Серпухов. Последний рубеж. 49-я армия в битве за Москву. 1941

Дело в том, что наш отряд к тому времени оказался в мешке, горловина которого выходила в овраг на берегу Оки, под носом у занявших Тарусу оккупантов. Судя по карте, это было единственное место, где можно было укрыться до темноты. Кругом до Серпухова хоть шаром покати — ни единого кустика. Чтобы добраться до этого места, предстояло протопать около двадцати километров. Сразу же возник вопрос: что делать с пленным? Никто из нас не мог тогда поручиться, что этот человек с кляпом во рту, оказавшись с нами в овраге и услышав родную речь, не попытается нас выдать криком о помощи. Ведь нам предстоит просидеть в овраге целый день.

Жаль, конечно, никто из нас не знал немецкого языка. Зачем я, поступая в институт, выбрал для изучения английский, а не немецкий? Увы, даром предвидения никто из нас не обладал. Кто мог знать тогда, что через четыре года именно этот язык ох как пригодится нам на поле боя. Мы так и не узнали, с какой целью немец проник в расположение нашей обороны. Комсомольский значок, оказавшийся у него в кармане, вызвал у нас неоднозначные суждения. Как он попал к немцу? Мог ли он сам по себе подтвердить его добрые намерения? Перед нами был солдат вражеской армии. Значок он мог снять с убитого, как трофей, чем любили похвастаться гитлеровские вояки. Оказавшись в госпиталях и в отпусках, они набивали этим себе цену тевтонской храбрости на поле боя. Позже стало известно, что немцы бахвалились фотоснимками, запечатлевшими моменты казни Зои Космодемьянской. Об этом теперь известно всему миру. Фотоснимки стали документами, свидетельствующими о расправах гитлеровцев над мирным населением на захваченных ими землях.

В той тяжелой ситуации для комбата это был не тот случай, чтобы он мог рисковать жизнью тех, кого нужно было вывести из окружения. А может быть… стоило бы все-таки пойти на риск и выходить, прихватив с собой и языка, — он сообщил бы ценные данные и не лежал бы за околицей русской деревушки, в бурьяне. Так рассуждал я, сомневаясь в правильности решения комбата в тот тревожный вечер.

1 ноября 1941 года

Обстановка крайне осложнилась. Немцы, двигаясь, как нам казалось, со стороны Наро-Фоминска, уже подходили к Оке. Связи со штабом дивизии не было. Мы оказались в окружении. Нужен был надежный проводник, который скрытно вывел бы нас лесными тропами к оврагу под самым носом фашистов, занявших Тарусу, чтобы потом перебраться через Оку. Повел нас поздней ночью председатель колхоза. Фамилия его, к сожалению, не сохранилась в памяти. Был он светловолосый, стройный и немногословный. Смелый это был человек, решительный.

2 ноября 1941 года

Пробираясь к Оке, думал: зачем комбату понадобился овраг за околицей Тарусы, где уже хозяйничали немцы? Теперь же, укрывшись в нем, понял, что это было единственное безопасное место на берегу реки, так как до самого Серпухова — хоть шаром покати, ни единого кустика. Только здесь можно дождаться ночи и под покровом темноты перебраться на ту сторону. Отчетливо слышим немецкую речь. Фашисты не подозревают, что под носом у них скрываются советские воины. Мы как в мышеловке. Малейшая оплошность — крышка нам. В овраге тревожное безмолвие. Ждем сумерек, чтобы выскользнуть из этой мышеловки. Ведь никто пока не знает на чем. Ведь поблизости, как удалось выяснить, ни лодки, ни бревна.

Чтобы скоротать медленно текущее время, подложил под голову солдатскую «подушку» (противогаз), уперся взглядом в холодное небо, пронизанное надсадным урчанием немецких самолетов. «Как вольготно они себя чувствуют в чужом для них небе, — горестно думал я. — А где же наши?»

Как бы угадав мои мысли, с лукавинкой и как бы про себя, Миша Сергеев заметил:

— А вот и долгожданные соколы.

В самом деле, три звена краснозвездных, прорезав грохотом фронтовой воздух, пронеслись на запад.

— Эх, родные мои, — снова, но уже с обидой, пробубнил сержант, — посмотрели бы на грешную землю, да и проутюжили бы фрицев, опустив на их головы дюжину увесистых чушек.

Да, это было бы кстати. Вот уже десять дней мы не видим над нашими боевыми порядками ни одного советского самолета. Видно, им не до нас: у них цели более масштабные, что ли. А ведь как я узнал уже после войны, нашу 49-ю армию в эти дни поддерживала спецэскадрилья. Штабисты знали об этом. И даже угощали нас время от времени обещаниями авиационной поддержки. Помню, перед одной из атак, которая оказалась для меня последней в подмосковных боях, на штабном совещании слышим: «Перед атакой Малеево пробомбят авиаторы». Но увы… Опять пустой звук… Самолеты не прилетели, мы, пехота, в бой пошли одни.