Серые братья

– «Благородненький дай»? – взглянул заплывшими глазками Слик на матросов.

– В точности так. Настоящий.

– Годится.

– Сто фунтов.

– Десять.

– Восемьдесят.

– Двадцать пять.

– Семьдесят.

– Сорок.

– Слик, утомил. Окончательно, сколько?

– Пятьдеся-а-ат, и всё!

– Согласны.

– А это? – Слик посмотрел туда, где сидел, вытянув перед собой скрюченные ноги, Шышок. – «Жалобный дай»?

– Как видишь.

– Сколько он в костоломке?

– О, почти месяц! – ответил один из матросов, бросая на кровать рядом со Сликом тяжёлый, с длинным воротом ключ.

– Мало. Не раньше, чем через полгода его можно будет выпустить на работу. И мне его полгода кормить?

– Хватит ныть. Сколько?

– Два фунта.

(По спине Пита прокатился озноб: почему за него начали со ста фунтов, а за Шышка – с двух?!)

– Двадцать пять.

– Восемь.

– Пятнадцать, Слик, и хватит плескаться!

– Договорились.

Слик, кряхтя, перевернулся и, задрав кверху слоновий свой зад, полез под подушку. Достал связку ключей. Воровато оглядываясь на визитёров, пробрался к альковной стене, сдвинул в сторону край ковра и отпер открывшуюся за ним дверь. Вошёл в неё и, – было слышно, – заперся изнутри. Несколько минут пришедшие провели в ожидании. Один из матросов начал насвистывать. Снова загремел замок, Слик вышел и тщательно запер за собой дверь. Потом сел, отдуваясь, и протянул компракчикосам кошель.

– Берите. Шестьдесят пять фунтов.

Моряки тут же разделили деньги надвое и укрыли в карманах.

– Пока, Слик. Заказов не будет?

– Двух девочек привезите. Не моложе десяти лет, и не старше двенадцати. И чтоб красивых, и чтоб не из Плимута!

– Красивых как? Для работы или на продажу?

– На продажу. Есть покупатель.

– Опять тот горбун?

– Нет горбуна больше. Успокоился. Вот был покупатель! Говорят, со своими приятелями поссорился. Нет, другой покупатель. Насто-о-йчивый!

– Ладно, Слик. Через неделю. Жди.

Толстяк сполз с ложа и утопал, одышливо посапывая, вместе с моряками, обратно в туннель. Заскрипело вдали колесо. Долетел мягкий удар камня о камень. И хозяин пещеры вернулся.

– Так, – сказал он. – Ты кто?

– Меня зовут Пит.

– А тебя?

– Шышок.

– Ладно. Забейтесь в уголок и не шумите. Спать буду. Придёт Дэйл, всё вам расскажет. Есть хотите?

– Хотим.

– Дэйл накормит.

– Когда? – несмело спросил Пит.

– Вечером.

Мытарь и данники

Слик весь день спал. Точнее, он засыпал накоротко, но вскоре начинал ворочаться, слабо стонать, – и, наконец, поднимался. Плаксиво охая, он добирался до стоящего у стены, рядом с ложем, узкого и очень высокого шкафчика, отмыкал его ключиком и, сев возле раскрывшейся дверцы, доставал что-то и ел. У Пита, смотревшего на него в эти минуты, болезненно сжимался желудок. А толстяк, звучно чавкая, запирал дверцу, прятал ключ и возвращался на ложе – для нового короткого сна.

Солнце за стенами поднималось всё выше, и зеркало обрушивало вниз, на спящего, всё более жаркий столб света – и, казалось, что свет этот вытапливает жир из бесформенного, комковатого тела – так оно покрывалось потом. Пропитывалась и темнела одежда, блестел пот на ноздреватой складчатой коже, и исходил от спящего тошнотворный остренький запашок. Мальчишки сидели в самом центре каменного пятиугольника, бывшего когда-то, без сомнения, пороховым складом, и даже сюда, к ним, преодолев изрядное расстояние, докатывался этот сладковатый трупный ароматишко.

Два человечка, растерянные, голодные, молча и терпеливо сидели в центре общего для пяти пороховых хранилищ раздаточного зала, где на четыре поставленных вертикально бочонка была положена массивная, длинная, хорошо сохранившаяся, плоская, без инкрустации, дверь. В покрывавших её трещинах и лунках, оставшихся от винтов, крепивших когда-то огромную ручку, обнаружились закаменевшие хлебные крошки, и Пит и Шышок, смачивая слюной пальцы, извлекали эти крошки из трещин и, блаженно замирая, растирали их на зубах.

Недвижимо, мучительно медленно проходил день. Но вот всё-таки потускнел столб отражённого зеркалом света, и пробралась сквозь проём в потолке влажная предвечерняя свежесть. И тут где-то, невидимый, за стеной, прогудел колокол. Спящий толстяк зашевелился, заохал, сполз с ложа и утопал в туннель. Оттуда, из тёмной дыры, вскоре послышался шорох частых шагов. И, кроме Слика, в пороховой зал вошли дети. Много, десятка два или три – Пит сразу не разобрал. Торопливый взгляд его выхватил из плотной толпы выбегающих из туннеля маленьких оборванцев нескольких: невысокого роста крепыша, – взрослого, лет четырнадцати; такого же крепкого, с небольшим горбом, карлика, тащившего на спине, кроме горба, плетёную плоскую корзину; и маленькую, с милейшим личиком девочку, которая бодро топала в пол одной тонкой ножкой, а вместо второй мягко хлопал о камень пола обмотанный на конце тряпичным коконом костылёк.

Но, пока Пит рассматривал этих, почему-то выбранных им из толпы, незнакомцев, его вниманию предложил себя ещё один. Маленький, вёрткий, огненно-рыжий мальчишка, прыгая, словно балаганный паяц на пружинках, подскочил к Питу и прокричал:

– Новенький! Новенький!