Серые волки

– Excuse me, – повторил Андрей. – I'm so sorry!

– Да ладно, – отмахнулся сосед и извлек откуда-то плоскую никелированную фляжку. – Может, вмажешь? Ду ю вонт сам дринк? – с трудом перевел он на английский свое не нуждающееся в переводе предложение.

Выпить вдруг захотелось так, что Андрей даже испугался: а вдруг, вышивая по Москве винтом «в стиле пьяного монаха», он незаметно для себя обзавелся обычным русским алкоголизмом?

– Oh, no! No, no, it's impossible! – горячо запротестовал он, на всякий случай изо всех сил отрицательно мотая головой.

– Чего невозможно-то? – искренне изумился сосед. Судя по всему, он был из тех, кто в анкетной графе «Владение иностранными языками» скромно подчеркивает строчку: «Читаю по-английски со словарем», что в переводе на русский язык означает: «Как собака: все понимаю, а сказать не могу». – Халява ведь! Вас, америкосов, не поймешь, – ворчливо добавил он, свинчивая пробку. – То вроде свои в доску, то как не знаю кто…

Он глотнул из фляги, подождал секунду и деликатно рыгнул. Андрей поспешно закрыл глаза, остро жалея о том, что не может осуществить то же нехитрое действие с лишенными век, мигательных мембран и перепонок ноздрями. «Стиль пьяной русской обезьяны, – подумал он. – Да, пожалуй, и впрямь пора завязывать».

– Ну, спи, спи, америкашка, – снисходительно пробормотал сосед, дыша перегаром и запахом плохих зубов. – Скоро всем вам кирдык будет. Потому что правда за нами, а за вами – одни бабки, да и тех не осталось, все уже давно у нас. И что у вас теперь? А я тебе отвечу! Хер у вас теперь – толстый, негритянский, – и больше ни хрена…

Он еще что-то бормотал, продолжая излагать нехитрые философские постулаты, почерпнутые из кинофильма «Брат-2», переосмысленные и развитые в силу собственных умственных способностей и явно имеющие к нему и его жизненной позиции столько же отношения, сколько он сам к герою упомянутого фильма, но Андрей его уже не слушал. Наручный хронометр показывал, что самолет находится в воздухе всего полтора с небольшим часа, путь не был преодолен еще и наполовину, а значит, Андрей Липский пока что имел полное право думать не о своих московских проблемах, а об оставшемся в Аргентине Женьке.

…Ни в какую Аргентину ехать и тем более там оставаться Женька, естественно, не хотел. Но Андрей был неумолим: надо – значит, надо. Для пущей твердости ему даже пришлось протрезветь и оставаться в этом с некоторых пор ставшем крайне неприятным ему состоянии почти неделю – с момента того самого разговора с юным господином Соколкиным и до сего момента.

Есть такое слово: надо, – не блеснув оригинальностью, сказал он Женьке. Мне надо разобраться с этим делом, и тебе это тоже надо до зарезу. И именно в интересах дела надо – понимаешь, надо! – чтобы ты был вне досягаемости этих козлов. Твое оружие – Интернет, а компьютер – он и в Африке компьютер. Ты – мой резерв, мой туз в рукаве; кроме того, ты – это все, что осталось на свете от твоих родителей, и этим, дружок, ты просто не имеешь права швыряться. Мы с тобой в ответе перед ними, перед твоим отцом и перед Лизой, а смерть всегда некрасива, особенно если она не имеет смысла…

Он говорил долго и много, был трижды послан туда, куда строптивые подростки не имеют права, но имеют склонность посылать надоедливых взрослых, пару раз вплотную приблизился к тому, чтобы использовать классический метод А. С. Макаренко – плюнуть в горсть и закатать наглецу кулаком в ухо, – но в конечном итоге преуспел: Женька сдался и, ворча себе под нос, отправился собирать чемодан.

Аргентинский адвокат господина Французова, сеньор Альфредо Луис Антонио, оказался толстым, веселым и добродушным коротышкой, немного похожим на известного комедийного актера Денни де Вито. Даже искренняя (в чем Андрей почему-то ни на секунду не усомнился) скорбь по поводу безвременной кончины клиента в его исполнении выглядела достаточно комично. («Я вас умоляю, какое там еще Антонио! – всплескивая коротенькими пухлыми ручонками, восклицал он. – Это что, по-вашему, фамилия для приличного человека? Антонов – вот это звучит гордо! Наверное, поэтому мой дедушка, земля ему пухом, сменил фамилию Кацнельсон на Антонов. Видимо, в то, что этот старый еврей с вот таким носом – Антонов, не все верили даже здесь, в результате чего мой папа – тоже, кстати, покойный – стал сеньором Антонио…»)

Зато, когда он заговорил непосредственно о деле, налета комизма в его манерах и речи как не бывало, и Андрей был ему за это очень благодарен: сам он никакого веселья не испытывал уже давненько и где-то на третьей или четвертой минуте разговора почувствовал возрастающее желание прекратить все эти одесские хиханьки да хаханьки одним точным, хорошо рассчитанным ударом по сопатке. И то ли господин Антонио-Антонов-Кацнельсон это почувствовал, то ли такова была его стандартная манера ведения деловых переговоров, но, как только дошло до конкретики, шутки-прибаутки исчезли без следа вместе с утрированным одесским акцентом.