Серый мужик

Время близко к полуночи. По дороге из деревни Липовки к селу Вознесенью показалась кучка ребяток, человек из десяти; впереди бодро выступали трое пареньков-подростков, а за ними мелкими, частыми шажками поспешали малыши, лет от восьми до одиннадцати. Все они были одеты в новые, крытые черным сукном и казинетом, длинные шубы со сборами назади, в черных валеных сапожках и в пеньковых, похожих на плюшевые, высоких шапках. Исключение составлял один десятилетний мальчуган, на котором казинетовый тулупец едва прикрывал коленки, ноги были обуты в поношенные серые валенцы, а голову покрывала вытертая овчинная шапчонка. Куча подвигалась вперед с оживленным говором; но, приблизясь к лесу, разом стихла и молча продолжала свой путь между двумя стенами высоких сосен и елей, прихотливо разукрашенных пушистым снегом и исполненных какою-то таинственностью. Уже с версту лесом прошли ребятки, теснясь друг к другу и не пророня ни одного слова. Мальчуган в коротком тулупце осмелился, однако, нарушить тишину лесного царства:

— Гляньте-ка, братцы, как звезды-то вверху пышут!

Малыши вздрогнули, боязливо озираясь, и еще плотнее скучились, а большаки подняли кверху головы.

— Да, шибко что-то они горят, — проговорил негромко один и замолк.

— Что делают, что делают! — не унимался малыш в коротком тулупце. — А махонькие-то — ровно в прятки играют!

— А ты помолчи, Ванюшка, — постращал старший из подростков, — ночью в лесу не больно гоже разговаривать-то… Вот сейчас на поляну выйдем — там говори, сколько хочешь.

— Да нешь лес-от страшен? — усомнился Ванюшка. — Вреда никакого, чай, он человеку не сделает. Я бы и один в лесу не забоялся, — добавил уверенно мальчуган.

— Ванька, нишкни! — дрожащим от страха голосом прикрикнул на смельчака сверстник Кузьмин, которого товарищи считали за самого храброго и отчаянного парнишку.

Ребятки наддали и быстрее зашагали дальше.

Через несколько минут лес расступился, и перед глазами пешеходов открылась неоглядная белая поляна. В кучке громко заговорили передние, а среди малышей послышался смех: теперь уже никто и ничего больше не боялся. Но всех довольнее был Ванюшка. К празднику бабушка сшила ему тулупец; два года собиралась она порадовать внука обновкой, по грошам сколачивала деньжонки и, наконец, сгоношила целых пять рублей, на которые купила овчинок, казинету и сделала внуку шубу. Нужды нет, что тулупец коротенек вышел, снизу поддувает мальчугану, и валенцы с шапкой поношенью, главное — он в новой шубе, и ему не стыдно будет заутренею стоять с товарищами в церкви и слушать певчих, которых учитель набрал в своей школе. У него в кармане копейка, на которую он купит восковую свечку и поставит перед образом праздника Рождества Христова. Наутро разговеется, пойдет гулять, на деревне везде увидит народ. Весело будет!

— Однако, братцы, за нос стало пощипывать, — сказал тот самый паренек, который предостерегал Ванюшку не разговаривать в лесу. — Должно, к утру крепко закалит.

— Нет, Федор, это с леса так, — подхватил Ванюшка, — там шли, тепло было, потому в лесу завсегда теплее, чем в открытом месте.

Большак ни слова не промолвил: соглашался ли он с мальчуганом или, сознавая перед ним свое превосходство, как старший, пропустил мимо ушей замечание Ванюшки; но зато мальчуган, которого прозывали Прошаткою Кузьминым, не утерпел и громко отозвался:

— Уж ты, перевозчик, у нас все знаешь!

Ванюшке насмешка товарища не понравилась.

— А ты, вот, и про это не знаешь, даром что у своей избы первый храбрец и задирало изо всей деревни.

Кузьмин не нашелся что ответить перевозчику, а другие ребятки его же самого на смех подняли.

— Что, Прошатка, съел! Вперед не выскакивай.

— Ладно. Я, коли так, не дам Ваньке гармоньи играть.

— Да как ты еще не дашь? Ты не хозяин гармошке: деньги на нее все вложили, — гармошка мирская.

— А отец ему больше денег на гармонию дал.

Спор разгорался. Одни за сына Кузьмина стояли, а другие оспаривали право мальчугана распоряжаться мирскою гармошкою. Передние, большаки, не вмешивались: они вели солидный разговор — о нынешнем тяжелом годе, трудности прожить до нового хлеба, а заработки на стороне упали, на фабриках работу сокращают и т. п. Они так углубились в разговор, а малыши увлеклись спором, что и не заметили, как догнали их сани и ехали теперь за ними шагом. На передке, в нагольном тулупе, помещался мужик и правил лошадкою, а в обшивнях сидел кто-то похожий на барина, в медвежьей шубе и черной мерлушечьей шапке. Как седоку, так и кучеру отлично был слышен ребячий спор. Прошатка, разгорячает, выпалил в кого-то нехорошим словом.

— Вот это дело, — сказал Ванюшка. — И не стыдно тебе, Кузьмин, браниться? Какой завтра день? Вспомни-ка!

— А ты нишкни! — вскинулся тот. — Я без тебя знаю…

— Нет, брат, видно, не знаешь. Ну-тка, скажи, куда мы теперь идем? Прошатка запальчиво крикнуть:

— Замолчи!.. Вор!

На несколько секунд все стихли: так озадачило их последнее слово.

— Ах, Прохор! — с болезненной тоскою в голосе вымолвил погодя Ванюшка и ни слова более уже не добавил.