Серый туман

Внезапно все существо Шварцмана пронизал панический ужас. Ничего человеческого он не мог разглядеть в устремленном на него бездонном взгляде. Так мог бы смотреть… кто? Ночной кошмар? Нет, кошмар – всегда что-то знакомое, порожденное собственным подсознанием и хорошо понятное ему. Здесь же Шварцман чувствовал, что ничего такого, что можно описать словами, в глазах Хранителя нет, и от того становилось еще страшнее. Потом приступ паники прошел, и начальник Канцелярии трясущейся рукой оперся о подлокотник кресла.

— Кто вы? — выдохнул он через силу. — Чего вы хотите?

Хранитель наклонился вплотную к нему. На Шварцмана словно дохнуло зимним холодом.

— Всего! — прошептал он. — Всего, что у вас есть. Если конкретнее, нам нужна власть. И в ваших же интересах, господин Шварцман, с нами ей поделиться.

15.03.1582, четверг

Тихое журчание дверного звонка. Растаявшая перепонка двери.

— Входи, Тилос. Здравствуй.

Молодой Хранитель нерешительно переступает порог, и дверь неслышно затягивает проход позади него.

— Здравствуй…те, Джао…

— Семен, если бы мне нравились формальности, я бы настоял на титуле «ваше высокопревосходительство», еще когда ты ходил в детский сад. Так что, во-первых, перейди на "ты", и, во-вторых, расслабься. Вон кресло. Присаживайся. Чаю хочешь?

— Э-э… нет, спасибо. Вы… ты знаешь мое настоящее имя?

— Разумеется. Кто же его не знает? Ты первый рекрут за несколько лет. Знаменитость в некотором смысле, надежда нашего монашеского ордена.

Тилос заметно краснеет, а негр широко ухмыляется.

— Расслабься, говорю, — Джао поднимается из консольного кресла, где лежал, полуприкрыв глаза, и подходит к нише стенного консерватора. — И не обращай на мои выходки внимания. Ближе к пенсии поневоле становишься саркастичным циником. А чаю ты все-таки хочешь. В моем родном Шарихане до сих пор делают замечательное овсяное печенье – с шоколадом и корицей. В Ростании, особенно в нынешней, ты ничего подобного не пробовал.

Звякает о дерево хрусталь, и на столике появляется небольшая широкая ваза с коричневым печеньем, а рядом – две прозрачные кружки с благоухающим красноватым кипятком.

— Угощайся, — негр берет из вазочки печенье и засовывает его в рот целиком, аппетитно хрустя. — Ну, как тебе наши порядки? Полгода прошло, времени оглядеться вполне достаточно. Ау, юноша! Выйди из ступора. Я хотя и патриарх, но не кусаюсь.

— Э-э… извини. Я как-то…

— Ну да, ну да. Ты стажер, а я целый член Совета, один из старейших членов организации, один из лучших аналитиков, один из лучших специалистов по Робину и так далее. Полный набор дурацких регалий.

— А?

— Мне давно следовало уйти в отставку. Я бы так и поступил уже несколько лет назад, если бы к нам продолжала приходить молодежь. Но не судьба пока что. Хранители стареют, юноша. Патриархи организации превращаются в незыблемые моральные авторитеты, пойти против мнения которых означает нажить неприятности – как минимум в виде ворчливых проповедей вроде той, что я пичкаю тебя сейчас. Ох, куда же делись старые добрые времена…

Джао берет еще одно печенье и задумчиво обкусывает его с краев. Тилос, скрывая смущение, торопливо берет угощение и начинает его грызть. Джао наблюдает за ним из-под опущенных ресниц, но не торопит. Его матово-черная кожа мягко отблескивает в неярком рассеянном свете.

— Разве Хранители когда-то работали в Сахаре? — наконец спрашивает стажер. — Я не нашел в архивах никаких упоминаний.

— Хранители никогда не занимались Сахарой. Но мои родители действительно сахарцы, работали в одном из консульств в Ростании. В Рошелье, в Северо-Французской области, если точнее. Я жил там с трех лет, потому у меня и руста без акцента. Когда мне исполнилось восемь, родители вернулись на родину, а в восемнадцать я, романтически настроенный, эмигрировал назад, в Ростанию. Ну, знаешь, очередная экономическая рецессия, рабочие в Сахаре энергично боролись за свои права, профсоюзы выводили на демонстрации десятки, а иногда и сотни тысяч человек, и Ростания казалась настоящим оплотом новой жизни, страной свободного счастливого труда. Все такое. Когда я понял, насколько ошибся, и перестал путать туризм с иммиграцией, оказалось поздно. Назад меня уже не выпустили. А потом меня вычислил Робин, и вот уже больше двадцати лет я Хранитель.

— И вы… и ты давно знаешь Суоко?

— С первых дней и даже раньше. Ее завербовали через четыре года после меня, да я же и вербовал. Такая же забавная застенчивая девчонка, как и ты сейчас… извини, я не имел в виду ничего плохого. Мы с ней много лет были любовниками, но в последнее время, как ты наверняка заметил, не ладим. Вплоть до того, что она начала плести интриги, чтобы выпроводить меня из Совета, а то и отправить в отставку.

— Ты в курсе?

— Разумеется. Она полагает, что действует тайно и незаметно, но я-то ее вижу насквозь. Не обращай внимания. Как я уже сказал, я бы уже давно и сам ушел на пенсию, но сейчас каждый член организации на счету. Стоп, хватит, я тебя совсем заболтал. Ты ведь не просто так явился? Хотел что-то спросить?