Сержант милиции

Дом, где Захарову обещали комнату, еще не был достроен. Принимать гостей пришлось в старой комнатке. Хоть было и тесно, но тесноты этой никто не чувствовал, кроме Марии Сергеевны, которая на каждом шагу просила у гостей извинения то за то, что негде повернуться, то за нехватку стульев, то за подгоревшие пироги.

Никто из собравшихся раньше не видел Карпенко нетрезвым, кое-кто его считал вообще непьющим. Но в этот вечер он напился. Уронив свою большую голову на стол, Карпенко сжимал руку Николая и бормотал:

— Жми, Никола, жми! До тех пор не уйду в отставку, пока не будешь генералом. А ты им будешь, вот помяни меня — будешь!

Когда гости засмеялись над захмелевшим Карпенко, тот рывком поднял голову от стола и, сердито моргая, встал:

— Смеетесь? Смеетесь? Министром будет, не только генералом!

Повернувшись, Карпенко вдруг увидел Григорьева, о котором совсем забыл. Тот сидел молча, покуривая и ухмыляясь. Мысль о том, что его в таком состоянии видит старший начальник, мгновенно обожгла старшину. Вытянувшись по стойке «смирно», он отчеканил:

— Виноват, товарищ подполковник, трохи отяжелел. Прикажете идти домой?

Домой Карпенко увезли на машине Григорьева. Климов и Зайчик успели на последний поезд метро.

Когда вернулась машина, Захаров вышел проводить своего друга. Григорьев, подойдя к машине, остановился и в упор посмотрел на Николая:

— Карпенко не колдун, но он прав, Коля. Быть тебе генералом. Только смотри от народа не отрывайся. Помнишь, как Тарас Бульба со своим сыном Андрием поступил: «Я тебя породил, я тебя и убью!» Зазнаешься, оторвешься от народа — погибнешь. Вот так... — Последние слова он сказал уже в машине.

Шел снег. Было два часа ночи. Медленно порхая в морозном воздухе, кружились мохнатые снежинки. Они падали на свежий узорчатый след, только что оставленный машиной. Николай смотрел на след, на снежок и думал: «Есть ли в запасах народной мудрости такая пословица, которая выражала бы смысл, что время, как снег, запорошит любой след, любую боль?» П сам себе отвечал: «Нет! Есть такие следы, на которых время, как снежинки на огне, тает. Эти следы горячие — Наташа...»

И тут же вспомнилось другое. Ленинград... Новогодняя морозная ночь... В сугробах Марсова поля на холодной скамейке сидит девушка... Всеми забытая в эту праздничную торжественную ночь. И на глазах слезы.

Потом эта картина неожиданно сменилась другой. Это было накануне его отъезда из Ленинграда после окончания училища. Они пошли на каток. Чуть-чуть припорошенный ледок, кругом прожекторы, музыка, и она — тонкая, гибкая, разрумянившаяся. Оставляя за собой два еле заметных следа, она мчится к нему. Тоже Наташа... Наталка из Полтавы... Но это не та Наташа... Она не заменит той, что мучит даже издали. А что, если заменит? Что, если вынесет из этого омута и заставит забыть ту, которая ушла? Что, если?..

Домой Николай вернулся продрогший. Пожелав матери доброй ночи, он лег спать. Как ни старался поставить в своем воображении двух Наташ рядом, новая куда-то уплывала, таяла и наконец совсем проваливалась... Оставалась одна Наташа. Та, которая на Каменном мосту сказала: «Или я, или милиция!»

С новой работой Николай Захаров освоился быстро и каждый день выкраивал несколько часов на подготовку к государственным экзаменам. Учебу в университете он не бросил, хотя и пришлось растянуть ее на семь лет вместо шести.

В начале июля собирался недели на две пойти в отпуск без сохранения содержания, но дело об убийстве студента Васюкова заставило его задержаться. Сам Захаров с делом детально еще не знакомился, но из доклада Климова знал, что к нему причастны четыре человека, которые в ночь на второе июля, выйдя из ресторана «Астория», сели в чужую «Победу» и помчались по Москве. У Никитских ворот они смяли «Москвич», но сумели скрыться в одном из арбатских переулков. В эту ночь шел дождь, и номер машины был забрызган грязью. Через полчаса молодчики на той же «Победе» выскочили на улицу Горького. Услышав свисток регулировщика, они на большой скорости свернули в Благовещенский переулок и наехали на человека. Жертвой оказался студент Васюков, единственный сын матери-дворничихи. В этот поздний час он помогал ей убирать мостовую. Санитары из подоспевшей «скорой помощи» положили на носилки уже остывающий труп. В этой же машине увезли мать. Ее без сознания подобрали на мостовой рядом с сыном.

Постовой милиционер видел, как шагах в пятидесяти от места происшествия из машины, врезавшейся в забор, выбежали четыре человека. Трое были задержаны, один успел скрыться в Трехпрудном переулке. Этого четвертого требовалось найти. На вопрос, кто был четвертый, все трое показывали, что им был неизвестный гражданин, сосед по столу в ресторане. Внешность его вполне интеллигентная, и называл он себя Леонидом. Рассчитавшись с официантом и оставив чаевые, Леонид пригласил всех троих покататься по Москве. Они согласились. У подъезда ресторана у Леонида стояла собственная «Победа».