«Вы проявляете заботу обо мне, Сесиль, Ваше дыхание продвигает меня вперед, Ваша звезда освещает мой путь.
Сейчас Вы увидите, как нам все удается: Боже мой, просто страшно делается! Я предпочел бы некоторые трудности. Хотелось бы иметь врага, которого следовало бы победить, препятствие, которое надо было бы преодолеть. Боже правый! Вам наверняка наскучит мой слишком благостный рассказ, прежде чем я успею его закончить.
Я знал, что по прибытии в Лондон уже не застану г-жу де Лорж и вообще никого из моей семьи. И действительно, все уехали, но так как я не рассчитывал на родных, ведь они и сами слишком бедны инее состоянии помочь мне, то их отсутствие опечалило меня лишь потому, что я не смог с ними встретиться.
Я рассчитывал на славного, преданного человека, на бывшего служащего, а вернее, следовало бы сказать — друга нашей семьи, человека, которого Вы знаете и любите, Сесиль,
— на добрейшего г-на Дюваля.Вам известно, что у меня, как и у Вас, Сесиль, нет состояния. Поэтому я мог рассчитывать лишь на ссуду без иного поручительства, кроме моей порядочности. И был только один человек, к которому я мог обратиться с просьбой о подобной услуге. Таким человеком был г-н Дюваль.
Впрочем, я ни минуты не колебался, собираясь просить его об этом, и уехал из Парижа с таким намерением, не сомневаясь в его доброй воле: я имел о нем представление.
Но вы ведь знаете, Сесиль, вернее, не знаете, а догадываетесь, что существует тысяча способов оказывать услуги. У одних их надо буквально вырывать, другие сами их предлагают.
Бедный г-н Дюваль! Едва я успел поведать ему — ибо ничего от него не скрываю, Сесиль,
— о своей любви к Вам, о нашем положении и наших надеждах, которые мы полностью возлагаем на него, — едва я успел ему все рассказать, как его жена, повернувшись к нему, воскликнула: „Вот видишь! Сколько раз я тебе повторяла, что они любят друг друга?“ Итак, Сесиль, эти славные люди думали о нас, проявляли интерес к нам, и даже когда мы сами еще не осмеливались признаться друг другу в нежных чувствах, наша любовь уже не была для них секретом.Господин Дюваль подошел ко мне со слезами на глазах, да, Сесиль, этот замечательный человек чуть не плакал. „Любите ее, господин Анри, — сказал он мне,
— любите ее всем сердцем, ибо это прекрасная, благородная девушка, и если бы такие люди, как мы, осмелились когда-нибудь поднять на нее глаза, то именно о такой жене я мечтал бы для моего Эдуарда. — Затем, протянув мне руку, чего он с тех пор, как меня знает, никогда не решался делать, и пожав крепко мою руку, добавил: — Еще раз повторяю, сделайте ее счастливой. А теперь, — продолжал он, вытирая глаза и препровождая меня в свой кабинет, — поговорим о делах“.Все уладилось очень быстро и без всякой волокиты. Надо признать, что коммерция, воспринятая определенным образом, — великое дело. Раньше мне не раз доводилось слышать, что ради получения нескольких несчастных тысяч франков необходимы гербовая бумага, подписи, нотариусы, приемщики регистрационных сборов и тьма всего прочего.
А г-н Дюваль взял клочок бумаги и написал:
„Имею честь уведомить г-на Смита и г-на Тарсена, что я кредитую г-на виконта Анри де Сенонна на сумму в пятьдесят тысяч франков“.
Затем, поставив подпись, вручил мне бумагу,
— вот и все.В тот же день я отправился к этим господам, объяснил им, что собираюсь отбыть с товаром на Гваделупу. У них как раз загружалось судно, державшее курс на Антильские острова, и они спросили, какой товар меня интересует. Я ответил, что совершенно не разбираюсь в торговых делах, и просил договориться на этот счет с г-ном Дювалем, они обещали завтра же заняться этим.
Я вернулся к г-ну Дювалю. Об одном, дорогая Сесиль, мне хотелось рассказать Вам поподробнее. Речь идет о Вашем домике в Хендоне, а значит, я должен был увидеть его собственными глазами.
И вот я спросил г-на Дюваля, кто нынешний владелец дома.
Думаю, одной подробности будет довольно, чтобы Вы по достоинству оценили этого прекрасного человека.
Владельцем, оказалось, был он. Понимаете, Сесиль? Глубоко почитая Вас и Вашу матушку, г-н Дюваль купил дом вместе со всей мебелью, чтобы навсегда сохранить память о пребывании на земле его святой и его ангела. Так он называет Вашу мать и Вас.
Он собирался поехать вместе со мной, но г-жа Дюваль остановила его.
„Господин виконт наверняка хочет поехать в Хендон один, — сказала она. — Так что оставайтесь лучше здесь, ваше присутствие помешает ему предаться воспоминаниям“.
Есть в сердце женщины, в том уголке, где живет любовь, такое чувство, которое даже самый чуткий мужчина ни за что не отыщет в своем.
Итак, г-н Дюваль вручил мне ключ от коттеджа.
Никто там не бывает, даже они; только Ваша бывшая английская горничная, поступившая на службу к г-же Дюваль, поддерживает порядок в Вашем раю.
На другой день я поехал с самого утра и через два с половиной часа добрался до Хендона.
Вспоминаю, с каким равнодушием и даже, пожалуй, презрением я переступал порог очаровательного коттеджа, когда в первый раз сопровождал г-жу де Лорж; простите меня, Сесиль, но я Вас еще не видел, я Вас не знал. Но с той минуты как я Вас увидел, как я познакомился с Вами, маленький домик стал для меня храмом, Вы — его божеством, а Ваша комната — святилищем.
Уверяю Вас, Сеешь, никогда мне не доводилось испытывать волнения, подобного тому, что охватило меня, когда я подходил к этому дому теперь. Мне хотелось встать на колени перед дверью и целовать порог.
Между тем я вошел, хотя рука моя дрожала, когда я вставлял ключ в замок, и ноги подкашивались, когда, открыв дверь, я очутился в коридоре.
Сначала я обошел сад: ни цветов, ни листьев, ни тени — все было печально и уныло, как десять месяцев назад, когда Вы уезжали.
Я присел на скамью под сводом. Птички, Ваши друзья, скакали, распевая на голых ветках. Вы видели этих птичек, Сеешь, и внимали их пению.
Я слушал их, не отрывая глаз от Вашего окна, каждую секунду ожидая увидеть Вас за стеклами, ибо, я уже говорил Вам, все осталось, как было при Вас.
Затем я поднялся по маленькой витой лестнице и вошел в комнату Вашей матушки. Опустившись на колени перед тем местом, где висело распятие, я помолился за Вас.
Потом приоткрыл дверь Вашей комнаты. Не беспокойтесь, дорогая Сесиль, я даже не вошел туда, я ничего не нарушил.
Наконец, с трудом оторвавшись от дома, где осталась такая прекрасная часть моей прошлой жизни, я отправился с еще более священным визитом, чем все остальные. Вы догадываетесь, Сеешь, что я говорю о могиле Вашей матушки.
Здесь, как и в саду, как у Вас в комнате, — словом, как повсюду, чувствуется присутствие дружеской руки: весной, верно, могила была покрыта цветами, по их увядшим стеблям и высохшим листьям я узнал цветы из Вашего сада. Я сорвал несколько листочков с розового куста и гелиотропа — эти два растения лучше, чем остальные, пережили натиск зимы — и посылаю их Вам. Вы найдете их в этом письме. Едва осмеливаюсь признаться: будучи уверен в том, что Вы поднесете листочки к губам, на каждом из них я оставил свой поцелуй.
Пора было уезжать. Пять или шесть часов я посвятил этому паломничеству. Вечером у г-на Дювиля была назначена встреча с г-ном Смитом и г-ном Тарсеном. Я вернулся к восьми часам.
Эти господа отличаются присущей коммерции строгой пунктуальностью. Они прекрасно знают моего дядю, который, судя по всему, безмерно богат и, по их словам, превосходный человек, если не считать кое-каких его странностей.
Вечером все и сладилось; в порту стоит великолепный, полностью загруженный бриг; судовладелец — из числа друзей этих господ; он предлагает мне пятьдесят тысяч франков прибыли от своего груза, к тому же, дорогая Сесиль, как я уже говорил Вам, мне сопутствует странная удача: судно снимается с якоря завтра!
Ах, я забыл Вам сказать… Мой корабль называется „Аннабель“ — имя почти такое же красивое, как Сесиль!
Расстаюсь с вами до завтра, до момента отплытия; попрошу отдать это письмо на почту.
11 часов утра.
Все утро, дорогая Сесиль, ушло на приготовления к отъезду; к счастью, все в этом путешествии связано с Вами, и потому ничто не отдаляет меня от Вас ни на минуту.
Погода стоит на редкость хорошая для осеннего дня. За мной пришли г-н Дюваль и Эдуард; г-жа Дюваль через мужа и сына передала мне пожелания счастья; они вдвоем проводили меня на борт судна.
Похоже, это милое семейство получило вчера великое известие; из их слов я понял, что Эдуард был вроде бы помолвлен с одной женщиной, к которой питал лишь братские чувства, а любил, напротив, совсем другую. Но г-н и г-жа Дюваль, верные своему слову, не хотели давать согласия на этот союз, не освободившись от прежнего обязательства. Новость о том, что они свободны, как я уже говорил, дошла до них вчера или позавчера; так что славный Эдуард, по всей вероятности, в скором времени женится на той, кого любит.
Он очень счастлив!
Полдень, на борту „Аннабель“.
Как видите, дорогая Сесиль, я вынужден был Вас покинуть. Не мог же я, в самом деле, бросить Эдуарда и его отца. Хочу, чтобы Вы знали — оба они оставили свою службу и поехали провожать меня. На такое они могли пойти разве что ради короля Георга.
Маленький бриг кажется мне вполне достойным своего имени: это пакетбот, пригодный для перевозки как пассажиров, так и торговых грузов. На его борту о людях заботятся почти так же, как о товарах, а это большая редкость. Капитан — ирландец по имени Джон Дикинс. Он отвел мне прекрасную каюту под № 5. Заметьте, это тот же номер, что и номер дома, в котором Вы живете.
Ах, я больше не могу Вам писать; корабль готовится выйти в море, поднимают якорь, начавшаяся суматоха мешает мне продолжать.
До встречи, дорогая Сесиль или, вернее, прощайте, ибо для меня слово „прощайте“ не имеет того значения, какое ему приписывают; это скорее просьба оберегать Вас, обращенная к Всевышнему. Итак, прощайте, препоручаю Вас заботам Господа Бога.
Мы отчаливаем при добрых предзнаменованиях, все предсказывают нам счастливое плавание. Сесиль, Сесиль, мне так хочется быть сильным. Хотелось бы поделиться силой и с Вами, однако не могу похвастаться своей стойкостью. Сесиль, я так страдаю, расставаясь с Вами; в Булони я покидал лишь Францию, но покидая Лондон, я оставляю Европу.
Прощайте, Сесиль, прощайте, любовь моя, прощайте, мой ангел; молитесь за меня, я уповаю лишь на Ваши молитвы, пишу Вам до последней минуты, но вот уже г-ну Дювалю и его сыну велят спускаться в шлюпку, из-за меня задерживается выход в море. Еще одно слово, и я заканчиваю письмо: я люблю Вас, прощайте, Сесиль, Сесиль, прощайте.
Прощайте.
Ваш Анри».
