Сестра

После того, как я передала просьбу Лучии, я пошла к двери своей комнаты и теперь все еще там стояла. Йонас пытался развернуть свою коляску. Он маневрировал с усилием туда и сюда, вперед и назад, пока, наконец, не справился с этим. В первые дни он был искуснее. Не удивительно, что малый немного разучился, если он позволял себя даже до двери ванной толкать. Но возможно, что это его просто нервировало, находиться сейчас со мной наедине.

Не доезжая метров трех до меня, он остановился. «Так, — начал он неторопливо, — а сейчас, мы среди нас».

Очевидно, Изабель сервировала ему, еще тепленьким, мой монолог в кухне. Ударение было сделано однозначно на «мы».

Он скривил рот, будто хотел усмехнуться. В этом было что-то очень пренебрежительное. «Мне очень жаль Роберта, — сказал он, — мне его действительно очень жаль. Притом, что я знал его не долго, но он был отличным парнем. Кому-нибудь другому было бы совершенно начихать, что бы со мной стало. Роберт принял меня ради Изы, я это знаю. То, что я сейчас скажу, я скажу тоже ради Изы. Я видел тебя той ночью. Я видел из окна, как ты вернулась. Это было почти ровно в половине четвертого. И ты вернулась на своей машине, Миа».

«Видел из окна, — повторила я. Я тоже усмехнулась, хотя мне было не до этого. — Что, с недавних пор цыпочки на заднице выросли?»

Он скривил рот и ответил не сразу. Потом положил обе руки на подлокотники инвалидного кресла, оперся и поднял, таким образом, все тело вверх.

«Мне не нужны цыпочки на заднице», — сказал он, при этом. У него действительно была медвежья сила. Я считала секунды — пять, восемь, двадцать, а он не показывал еще и признака напряжения. Тридцать секунд, пятьдесят — он даже не задышал быстрее.

И он остался в этой позиции, когда заговорил дальше. «Я проснулся от твоего неистовства и подумал, что лучше не оставаться в постели. Это звучало именно так, как будто ты собиралась прикончить Роберта уже прямо в зале. Но прежде, чем я пересел в кресло, он уже уехал. И от тебя больше ни звука не было слышно. Сейчас ты мне определенно расскажешь, что ты заснула от переутомления. Расскажи это лучше своему душевному сантехнику. Даже, если он и не поверит, все равно должен держать пасть на замке».

Наконец он снова опустился и посмотрел на меня так, как будто я должна была ему аплодировать за его спортивные достижения.

«До сих пор я молчал, — продолжал он. — Даже Иза не услышала от меня ни звука. Она считает, что Роберт привел тебя в Ателье. То, что ты там не осталась — об этом ей не известно. А если полиция настолько глупа, то не моя обязанность тыкать их носами в некоторые вещи. Что до меня, то все может продолжаться, как и до сих пор при условии, что ты оставишь Изу в покое. С этого момента ты уйдешь с ее дороги. Это понятно? Ты остаешься внизу, а она здесь наверху, со мной. Когда она спускается за едой, то ты делаешься незаметной, и тогда у нас здесь не будет скандалов».

«Нужно это как шантаж понимать? — спросила я. — Ты забываешь, где ты находишься». Я была совершенно спокойна в этот момент, меня саму это удивляло. Он бы не молчал, если бы он действительно видел то, в чем хотел меня убедить. Он бы рассказал это Волберту, только не так, как мне сейчас рассказывал. Он бы утверждал в присутствии полиции, что видел, как я выходила из своей машины с револьвером в руке.

«Это мой дом, — сказала я. — Сейчас это единственно мой, собственный дом. И никто не сможет меня принудить такой сброд, как вы, терпеть здесь. Я могла бы уже в пятницу вас выставить на улицу. На то, что вы еще здесь, имеется только одна причина. Подумай об этом, может быть, ты сам сообразишь, какая».

Он уставился на меня, будто мой ответ лишил его речи. А я развернулась и пошла в свою комнату.

Я разделась, пошла в ванную и включила воду. Лежание в теплой воде меня расслабило. Давление в голове немного отпустило. Когда через полчаса, я надела свежее белье, то чувствовала себя снова, как человеческое существо. И я осознала, что мне нужно срочно позаботиться о маленьком кольте.

Роберт спрятал его в подвале, когда забрал у меня. Рядом с сауной, там было маленькое помещение, которое использовалось, как кладовка для инструментов. Раз в неделю приходил садовник, ухаживал за газоном, деревьями, кустами и живыми изгородями. Его рабочие инструменты хранились в этом помещении.

Машина для стрижки травы, ножницы для стрижки кустов, лопаты и грабли, стопки брезента, который использовался зимой для защиты кустов от мороза и маленький, запирающийся шкаф, где раньше были сложены средства против сорняка и насекомых.

Мы уже годами не употребляли таких средств. С тех пор шкаф был пуст. У садовника больше не было надобности его открывать. И там, в последний раз, лежал револьвер.

Там он все еще и лежал. Или снова! Может быть, Изабель положила его обратно только в полдень, перед тем, как пойти в воду. То, что она делала в первые десять минут, знала только она одна.