Сестры

В большом пиршественном зале все стихло, только темнокожие рабы при скудном свете нескольких ламп выметали завядшие листья роз и черного тополя и губками вытирали пролитое вино на мозаичном полу.

В одном углу крепко спал молодой флейтист, побежденный усталостью и вином.

Тополевый венок сполз с его головы и закрыл красивое лицо юноши, но флейту он и во сне продолжал крепко сжимать пальцами.

Слуги оставили его в покое и равнодушно сновали мимо него, только надзиратель засмеялся, показывая на него пальцем:

— Его товарищи пошли домой тоже не трезвее его. Хорошенький мальчик и счастливый возлюбленный Хлои, но сегодня она напрасно будет ждать его.

— Может быть, и завтра тоже, — прибавил другой. — Потому что если ее увидит Фискон [71], то ей надолго придется проститься с бедным Дамоном.

Фискон же, как называли александрийцы, а за ними и другие египтяне царя Эвергета, в это время совсем не думал о Хлое и ни о чем подобном.

В настоящую минуту он блаженствовал в своей роскошной купальне.

Совершенно раздетый, он стоял в тепловатой воде, наполнявшей большой бассейн белого мрамора. На поверхности благоухающей воды отражались статуи юных нимф, убегавших от влюбленных сатиров.

На одном из бортов бассейна лежала фигура бородатого нильского божества, на которого взбиралось шестнадцать детских фигур — эмблема шестнадцати локтей, на которые поднималась вода реки в половодье.

Из вазы, на которую опирался рукой величественный старец, вытекала широкая струя холодной воды, которую собирали в изящные алебастровые чаши пять красивых юношей и обливали голову и все тело молодого царя, поражавшее своими чудовищными мускулами.

— Больше, больше, еще больше, — кричал Эвергет, отдуваясь и фыркая от удовольствия.

Наконец с криком «довольно!» он плюхнулся всей своей тяжестью в бассейн, отчего вода брызнула фонтаном так высоко, точно в нее бросили обломок скалы. Пробыв довольно долго под водой, царь поднялся на мраморные ступеньки купальни, шаловливо потряс головой, так что забрызгал всех присутствовавших, друзей и слуг. Его обернули тончайшими льняными полотнами, спрыснули драгоценной эссенцией нежного аромата, и он вошел в маленький, убранный пестрыми коврами покой.

Бросившись на гору мягких подушек, Эвергет, глубоко дыша, проговорил:

— Теперь хорошо! Я опять так же трезв, как ребенок, еще ничего не вкушавший, кроме молока матери. Пиндар [72]

прав! Ничего нет лучше воды! Она тушит жаркий пламень, что зажигает вино в голове и теле. Гиеракс, много я там наговорил глупостей?

Гиеракс был начальник войск Эвергета и любимый его друг. Он взглядом указал ему на присутствующих, но царь повторил свой вопрос, и Гиеракс сказал:

— Такой сильный ум, как твой, вино никогда не может обессилить совсем, но ты был неосторожен. Это было бы чудо, если Филометр ничего не заметил…

— Превосходно! — воскликнул царь, выпрямляясь на подушках. — Ты, Гиеракс, и ты, Коман, останьтесь здесь; остальные можете идти! Но не отходите далеко, мне надо иметь вас под рукой в нужный момент. Теперь в несколько дней должно произойти столько событий, сколько в другое время не происходит и за целый год.

Все отпущенные удалились, только один важный македонянин, всегда одевавший царя, медлил с уходом, но Эвергет сделал знак и ему удалиться, сказав вслед:

— Я чувствую себя бодрым и в постель не лягу. Через три часа после восхода солнца я жду Аристарха, и мы примемся работать. Разложи рукописи, которые я взял с собой! Дожидается ли евнух Эвлеус в передней? Да! Тем лучше! Теперь мы одни, мои мудрые друзья, и я вам должен сказать, что в этот раз вы не были на высоте своего ума.

Быть умным — значит обладать неограниченным обширным кругозором, так что и близкое, и далекое одинаково доступны нашему взору; быть неумным — значит видеть только одно, не замечая другого. Ограниченные люди видят только то, что у них под носом, дураки и фантазеры — только то, что вдали. Я вас не хочу бранить, на всякого находит затмение, и сегодня, смотря вдаль, вы просмотрели то, что было перед вами, потому вы так и удивились, услышав, что я сказал: «Превосходно!»

Слушайте внимательно! — продолжал он. — Филометр и Клеопатра очень хорошо знают и мои желания и то, чего можно ожидать от меня.

Если бы я надел на себя маску всем довольного человека, они удивились бы и ждали грозы; но так как я держу себя так же, как всегда, и даже еще хуже, и открыто говорю о том, чего желаю, то они скорей могут ожидать с моей стороны какого-нибудь насилия, но никак не коварного внезапного нападения, которое я им готовлю на завтра. Кто желает напасть на врага сзади, тот не должен шуметь.

Если бы я верил в ваши принципы добродетели, я должен был бы думать, что нападение сзади не представляет ничего хорошего; я тоже с большим удовольствием люблю встречаться лицом к лицу с людьми, в особенности с моим братом и сестрой, которые так красивы.

Но что же делать?

Конечно, самое лучшее то, что облегчает победу и дает возможность выиграть игру.