Сестры

— Расположением! — вскричал Эвергет и расхохотался так громко и нагло, что Зоя, подслушивавшая у дверей, тихо вскрикнула, а Клеопатра отступила на шаг. — Как ты, умнейшая из умных, ты, которая слышишь, как растет трава, и чувствуешь в Мемфисе запах дыма от пожара в Александрии, Сирии и даже Риме, как ты, дочь моей матери, могла влюбиться в широкоплечего молодца, точно дочь купца или работница! Поверь, что этому невежественному Адонису, который пользуется своим странным обращением и влиянием только для того, чтобы производить пожар в сердцах, так же мало дела до Клеопатры, как мне до глиняного сосуда. Ты хочешь воспользоваться им на берегах Тибра, но он тебя опередил и, благодаря тебе, сообщает сенату все, что происходит на Ниле. Ты мне не веришь, потому что никто не верит охотно тому, что умаляет значение его собственной личности, да и почему бы, действительно, ты стала мне верить? Я охотно признаюсь, что не стесняюсь солгать, если ложью надеюсь взять больше, чем прославленной правдой. Пусть она по учению твоего излюбленного Платона родственна земной красоте, обе часто одинаково бесполезны. Прекрасное и полезное едва в десяти случаях из тысячи согласуются друг с другом. Но пора, слышишь звук трубы? Если тебе нужны доказательства, что римлянин за час до прихода к тебе увез маленькую Гебу и поместил ее у ваятеля Аполлодора, то приходи завтра ко мне рано утром, после первого жертвоприношения. Ведь ты меня захочешь поздравить. Возьми также детей, я им приготовил подарки. Сегодня за ужином ты могла бы сама расспросить римлянина, но навряд ли он придет. Ночью Эрос дарит свои лучшие дары, а так как храм Сераписа запирается очень рано при заходе солнца, то Публий еще никогда не видел своей Ирены вечером. Могу ли я рассчитывать на твой приход с детьми утром?

Прежде чем Клеопатра успела ответить, опять послышался звук трубы.

— Это Филометр пришел за нами к ужину. Я предоставлю римлянину защищаться, хотя, несмотря на твои обвинения, я ему твердо верю. Сегодня утром я его серьезно спросила, правда ли, что он пылает страстью к прелестной Гебе, и он твердо это опровергнул. А когда я осмелилась усомниться в его чистосердечии, то услышала ответ, который сделал бы честь лучшему уму. Он относится к правде строже тебя. Быть правдивым, сказал он, не только красиво и справедливо, но и умно, потому что ложью можно достигнуть только маленьких выгод в нашей короткой жизни. Ложь — ночной туман, но с появлением солнца туман исчезает. Правда же — сам солнечный свет, и сколько бы его ни затемняли, он покажется снова. Особенно презренным в его глазах является то, что лжец сам не может не относиться с презрением ко всем, кто поступает так, как он. Тот, в чьих руках целое государство, не может быть всегда правдив, и я тоже часто не была правдива, но общение с Публием благостно уже тем, что заставляет смотреть на то, на что здесь закрывают глаза. Но если и этот человек окажется таким же, как все вы, то я пойду по твоему пути, Эвергет, и посмеюсь над правдой, — а вместо бюстов Зенона и Антисфена велю поставить Аристиппа и Стратона.

— Ты опять хочешь переставить бюсты философов? — спросил царь Филометр, входя в шатер и услышав последние слова царицы. — И Аристипп получит почетное место? Помоему, это справедливо, хотя он и учит, что нужно подчинять себе обстоятельства, а не им подчиняться. Конечно, сказать это легче, чем исполнить, а для царя почти невозможно. Нам приходится быть одинаково справедливыми и к греку, и к римлянину, и к самому Риму. При всем том желательно не оскорбить ревнивого брата, с которым разделяешь царство. Если бы всякий узнал, сколько приходится царю за день выслушать и отдать приказаний, тот не стремился бы к короне! Только полчаса тому назад кончил я свои дела, а ты, Эвергет, уже покончил со своими? На твою долю пришлось еще больше, чем на мою.

— У меня все было решено в один час, — небрежно ответил брат. — Мои глаза быстрее языка твоего чтеца, и мой приговор всего в трех словах, а ты диктуешь целые сочинения. Поэтому я завершаю раньше, чем ты успеешь начать, и тем не менее, если бы не было скучно, я мог бы перечислить тебе все дела за целый месяц со всеми подробностями.

— Я этого бы не мог, — скромно заметил Филометр, — но я знаю и восхищаюсь твоим быстрым умом и цепкой памятью.

— Видишь, я лучше гожусь в цари, чем ты, — засмеялся Эвергет, — ты слишком мягок и податлив для трона. Предоставь мне управление. Ежегодно я буду наполнять золотом твою казну, и ты вместе с Клеопатрой навсегда переселишься в Александрию и разделишь со мной мои дворцы и сады в Брухиуме. Кроме того, вашего маленького Филопатра я признаю своим наследником трона, потому что я не имею никакого желания связывать себя с женщиной на всю жизнь, раз Клеопатра принадлежит тебе. Это предложение смело, но подумай только, Филометр, сколько времени у тебя останется на музыку, споры с иудеями и на прочие твои удовольствия.