Сестры Бронте. Лучшие произведения в одном томе

Она приблизилась к чаше и наклонилась над ней, словно зачерпывая кувшином воду, а затем снова поставила его на голову. Сидевший у колодца, казалось, окликнул ее, о чем-то попросил. Она «тотчас спустила кувшин свой на руку свою и напоила его».[49] Тогда из складок одежды на груди он извлек ларчик, открыл и показал ей великолепные браслеты и серьги. Она изобразила изумление и восторг. Опустившись на колени, он поставил ларчик с драгоценностями у ее ног. Ее лицо и жесты выражали ошеломление и радость. Незнакомец застегнул браслеты на ее запястьях и вдел золотые обручи ей в уши. Елиезер и Ревекка! Не хватало только верблюдов.

Отгадывающие вновь тихо посовещались, но, видимо, так и не пришли к согласию, какое слово или слог изображала эта сцена. От их имени полковник Дент потребовал, чтобы было показано «целое», после чего занавес вновь опустился.

Когда он открылся в третий раз, видна была лишь часть гостиной, остальное загораживала ширма, на которую набросили какую-то темную грубую ткань. Мраморную чашу убрали, а на ее месте стояли сосновый стол и кухонный табурет, тускло освещенные лишь фонарем – восковые свечи были погашены.

Среди этого убожества сидел мужчина – сжатые кулаки покоились на его коленях, глаза были устремлены в пол. Я узнала мистера Рочестера, хотя вымазанное сажей лицо, беспорядок в одежде (один рукав был почти оторван, словно в драке), отчаявшееся угрюмое выражение, взлохмаченные, спутанные волосы очень его изменили. Когда он шевельнулся, раздался лязг – на его руках были цепи.

– Bridewell![50] – воскликнул полковник Дент, и шарада была решена.

После того как участники переоделись в обычные костюмы, что заняло некоторое время, они вернулись в столовую. Мистер Рочестер шел с мисс Ингрэм, которая расхваливала его актерские способности.

– Знаете, – сказала она, – из этих трех ролей больше всего вы мне понравились в третьей. Ах, если бы вы родились немного раньше, каким незабываемым джентльменом с большой дороги вы стали бы!

– Я смыл с лица всю сажу? – спросил он, повернувшись к ней.

– Увы, да, как ни жаль. Ничто так не подходит к цвету вашего лица, как эта разбойничья пудра.

– Так, значит, вам понравился бы герой с большой дороги?

– Английский разбойник занимает следующее место за итальянским бандитом, а того способен превзойти только левантийский пират!

– Ну, кем бы я ни был, не забывайте – вы моя жена. Мы ведь сочетались браком час назад на глазах у всех этих свидетелей.

Она игриво засмеялась и слегка покраснела.

– А теперь ваша очередь, Дент, – сказал мистер Рочестер, и его компания заняла освободившиеся стулья. Мисс Ингрэм села по правую руку своего режиссера, остальные лицедеи расположились справа и слева от них. Теперь я не следила за новыми актерами, уже не ждала с интересом, чтобы занавес открылся. Все мое внимание приковывали зрители, мои глаза, прежде обращенные на арку, неумолимо притягивал полумесяц стульев. Какую шараду разыграла компания полковника Дента, какое слово они задумали, как оделись, я совершенно не помню, но у меня все еще встают перед глазами минуты, когда следом за каждой сценой зрители совещались. Вновь я вижу, как мистер Рочестер поворачивается к мисс Ингрэм, а она к нему, я вижу, как наклоняется ее голова, так что локоны почти прикасаются к его плечу и щекочут его щеку. Я слышу их приглушенный шепот, вспоминаю взгляды, которыми они обменивались, и в памяти оживают чувства, охватившие меня тогда.

Я уже призналась тебе, читатель, что полюбила мистера Рочестера и не могла его разлюбить потому лишь, что он перестал меня замечать, потому лишь, что я могла проводить часы в одной комнате с ним и он ни разу не обращал на меня ни единого взгляда, потому лишь, что я видела, как им всецело завладела знатная красавица, которая брезговала коснуться меня и оборкой платья, а если ее темные надменные глаза случайно замечали меня, тотчас отводила их, как от ничтожества, недостойного и секунды внимания. Я не могла разлюбить его потому лишь, что не сомневалась в его скором браке с этой самой красавицей, потому лишь, что я ежедневно замечала ее гордую уверенность в его выборе, потому лишь, что я ежечасно наблюдала его манеру ухаживать, которая, хотя и была небрежной, более рассчитанной на то, чтобы не он искал, но его искали, очаровывала именно этой небрежностью, а гордость делала ее неотразимой.