Да нет, могло и выйти. Деньги, удача, точный расчет – и все готово. Но Эва нагромождала препятствия нарочно, и в глазах Борделона промелькнуло сомнение. Он не имел четкого плана и сейчас был растерян, хоть виду не подавал.
– Я бы мог тебя убить, но предпочту выжать сведения, – наконец сказал Рене. – Немцы будут чрезвычайно признательны, если я преподнесу им шпионскую сеть, доставившую столько неприятностей. Насколько я знаю, у них недостаточно улик, чтобы казнить двух арестованных шпионок.
Эва взяла на заметку и это.
Усмехаясь, Борделон побарабанил пальцами по мраморному бюсту, и Эву прохватило холодом, только искалеченная рука горела огнем.
– Итак, кто эта женщина?
– Никто.
– Лжешь.
– Да, лгу! – выпалила Эва. – Ты это з-знаешь и не поверишь ни одному моему слову. Ты понятия не имеешь, как вести этот допрос. Дело-то не в информации, а в том, что тебя перехитрили. Ты меня калечишь, потому что я оказалась умнее.
Губы Борделона сжались в нитку, на щеках проступили красные пятна.
– Ты просто-напросто лживая сука.
– Но кое-чему можешь поверить. – Эва подалась вперед. – Все мои стоны в постели – сплошная симуляция.
Бюст обрушился на большой палец. Эва не успела стиснуть зубы, крик ее вырвался на волю.
Но Рене плеснул ей в лицо водой из стакана, и мир снова прояснился.
– Значит, ты сразу нацелилась заманить меня в постель? – Голос Борделона звенел от напряжения.
– Ты сам полез в ловушку, рохля французская. – Эве удалось издать смешок, по лицу ее стекала вода. – Облегчил мне задачу. Ради твоей болтовни стоило пару минут попыхтеть и постонать…
Прицельными ударами Борделон размозжил последние три сустава на ее правой руке. Эва кричала. В комнате вдруг возникла резкая вонь. Эва поняла, что испражнилась под себя – из нее текло на дорогое кожаное кресло и узорчатый ковер. Сквозь марево боли накрыло жгучим стыдом.
– До чего же ты грязная баба, – сказал Борделон. – Не мудрено, что всякий раз приходилось тебя отмыть, прежде чем отодрать.
Опять накатила волна стыда, но страх был еще сильнее. Эва даже не представляла, что бывает так страшно.
– Одна рука готова, – небрежно сказал Борделон, отставив бюст. Глаза его сверкали то ли от возбуждения, то ли от позора, что его одурачила девчонка. Как бы то ни было, вид крови, хруст костей и вонь испражнений его уже не смущали. – У тебя еще есть левая рука, с которой вполне можно прожить. Я ее не трону, если ты заговоришь. С кем тебя арестовали на вокзале? Кто руководит сетью? Почему ты вернулась в Лилль, а не осталась в Турне?
– Ответь на вопросы, и тогда я перевяжу твою руку, опием сниму боль и сдам тебя немцам. Я даже попрошу врача заняться твоими пальцами. – Он погладил Эву по щеке. Прикосновение его было еще одной пыткой, Эва гадливо вздрогнула. – Поговори со мной.
– Ты мне не поверишь, даже если я…
– Поверю, дорогуша, поверю. По-моему, ты сломалась. Кажется, ты сама уже хочешь сказать правду.
Перед глазами все расплывалось. Ужас в том, что она действительно была готова во всем признаться: