Сетевое окружение

В следующий миг всё вокруг полыхнуло, и словно бы тонкая оболочка слетела со всех предметов. Лица людей расплылись в радужные капли, а стены Лектория стали прозрачными, обнажив пористую арматуру, вся она шевелилась и переливалась, будто кто-то сжимает огромную губку, выдавливая те самые капли, но и губка местами распадается на огромные снежинки, они корчатся и опять сцепляются вокруг радужных клякс, словно муравьи-мутанты залепляют своими ломкими телами входы в кристаллический муравейник, чтобы не дать просочиться дождевой воде, хотя обычная вода не растекается такими вычурными арабесками, это больше похоже на нити грибницы…

Показать бы Асе, успел подумать Антон, но видение уже погасло, и у него перед глазами снова чернела деревянная стена дома. Рядом на соломенной подушке – блокнот и вырубившееся блюдце.

Он улыбнулся, глянул в таблицу. Да, сработало. Кластер был на пределе, и ему удалось спровоцировать разрыв: специально сделал ошибку в знаменателе. И швед был прав насчёт этого параметра. Разность потенциалов, информационный ток. Активный мыслительный процесс. Только в данном случае – коллективный.

Антропологи так и не договорились о том, почему эволюция человеческого мозга прекратилась около пятидесяти тысяч лет назад. Мозги вымерших неандертальцев были даже крупней. Но сапиенсы лучше действовали группами, и это подсказывает, что эволюция разума не остановилась, она лишь включила распараллеливание на новом уровне. Как нейроны образуют сеть в мозге, так и сам мозг становится узлом разнообразных сетей-коллективов, связанных множеством отношений. Язык тела и традиции предков, стадные инстинкты и духовная близость, жажда наживы и поиск новизны – мы даже не осознаём, сколько ещё разных видов связи используется в живом конструкторе наших социумов.

Но если связи строит машина, если вся многомерность человеческих отношений и чувств схлопывается до строчки в цифровой базе, где вписано несколько примитивных параметров… Сошлись бы в таком мире Д'Артаньян и три мушкетёра?

Едва ли. Ведь их дружба началась с оскорблений и вызовов на дуэль – а боты социальных сетей научились блокировать такое поведение ещё лет двадцать назад. В те же годы разворачивались и другие механизмы автоматической фильтрации, со своими странностями: у кого-то интересная ссылка перестала открываться, или важное письмо не дошло до адресата, перекинутое роботом в папку «спам»…

С тех пор сетевой интеллект развился ещё сильней. Да, формально это машинное обучение происходило под контролем людей. Но что может увидеть человек, всматриваясь в бездну из миллионов весовых коэффициентов нейросети? Всё равно что смотреть в глаза сторожевого пса, у которого давно сменился и хозяин, и дом, но остался вбитый дрессировками рефлекс, заставляющий бросаться на незнакомцев в синей одежде.

И что ещё хуже, люди тоже учатся у машин. И начинают верить в те характеристики человека, которые удобнее для машинного анализа. Предмет контроля незаметно превращается в объект поклонения.

А значит, Синет даже не нужно было ломать. Он мог сам дойти до той формулы, что вырубает сетевые кластеры при определённом росте «социального напряжения». Однако теперь, когда этот механизм прояснился и таблица в твоём блокноте обрела смысл, можно всё исправить. Только достать новое блюдце и создать новую группу с более чёткой задачей.

Или не создавать. Он почувствовал, как накатывает апатия. Такое бывало и раньше – когда решение найдено, и вроде надо радоваться, но вдруг оказывается, что вся радость осталась позади: в поиске, в предвкушении догадки, в самом моменте первого написания красивой формулы, в том, как ты показываешь её другим. Теперь всё это казалось пустой и чужой игрой, словно скинул тяжёлую ношу, но тем же движением случайно уронил театральные декорации, и в получившейся дыре увидел другой мир, где всё сделанное совершенно неважно.

В доме было тихо, Ася и Мишка давно спали. Он вышел на двор, но и тут его поразила тишина – наверное, по контрасту с той гулкой виртуальной аудиторией. И ещё там было слишком светло, а здесь он с удовольствием погрузился в темноту деревенской ночи, словно в шерсть огромной кошки.

Когда глаза привыкли, стало видно, что темнота неоднородна. Над чёрной кромкой леса синеет небо с комчатой бороздой облаков, и в этой перевёрнутой пашне торчит одинокая репка церковного купола. А внизу, в одном из домов, горит лампа. Кажется, в трапезной.

Он пошёл на огонёк, размышляя о том, какой странной была его жизнь, если посчитать, столько времени тратил он на общение с далёкими цифровыми сущностями, с людьми-картинками, людьми-текстами – и как плохо контачил с теми живыми, кто рядом. Вот и в трапезную по вечерам никогда не заходил, хотя знал, что там собираются те, кому не спится. Занимаются рукоделием, играют в настольные игры или просто болтают за чаем на открытой веранде. Иногда поют под гитару или смотрят старое кино на асином видаке.

Он и в этот раз почти уже прошёл мимо, ругая себя за вечную нелюдимость. Но басовитый голос отца Алексия остановил его: