Сетевые публикации

И Поппер, и учитель обществоведения, и лесоруб Пыхтин, и приверженец критерия Поппера — все принимают участие в одной большой мистерии, в которой диалектические и апофатические истины ежесекундно проверяются практикой.

А потом они предстанут перед апостолом Петром, который, слава Богу, Поппера и прочей бульварной продукции — не читал.

Умер Эрик Хобсбаум (01.10.2012)

Сегодня утром 1-го октября 2012 года умер великий историк Эрик Хобсбаум.

Эпитет «великий» в отношении Хобсбаума произносился так же легко, как «лопоухий» (у него были большие уши) или «очкарик»

Он был велик без натуги, велик естественно, как гора. Все знали, что он гений — привыкли. Так люди привыкают к тому, что на углу продают молоко. Все привыкли к тому, что есть такой чудной человек, тщедушный лопоухий очкарик — со стальной волей и упорным достоинством историка. Есть такой вот человек, живет в Хемпстеде — и он все знает, он все может объяснить.

Он действительно старался объяснить. Не жалея сил, объяснял: повторяя по нескольку раз, растолковывая.

Иногда люди вдруг видели его, как будто впервые, и ахали: ну, невозможно столько всего подумать и сопоставить! — и люди поражались сделанному им. Вроде мы знаем, что такой странный человек живет среди нас — а все-таки это удивительно. Так мы, привыкнув к горам, неожиданно видим эти горы словно впервые — ну, и махина!

Эрик Хобсбаум написал несколько десятков книг — собственно говоря, он написал историю европейского Нового времени, с XVII века. Считается, что его специальностью был XIX век, но он не был узким профессионалом — хотел понять, как вообще устроена история: чтобы разобраться в XIX веке, ему пришлось описать XVII и XVIII. А потом и «короткий XX».

Он прожил долгую жизнь, ему было 94 года; не переставал работать до последнего дня; книга, опубликованная год назад, писалась уже в больнице — о Марксе и марксизме. Уже не вставал — к его кровати приспособили столик с компьютером и стопкой бумаги. Просыпался — и начинал работать.

Последний год Хобсбаум не мог ходить: сломал ногу, срослась плохо — ковылял в кабинет, волочил тощую ногу, садился к столу, писал историю. Он был щепетильно, гигиенически порядочным человеком, не выносил социальной несправедливости — презирал социал-дарвинизм и мораль капитала. Он написал и сказал невероятно много — а ему казалось, что недоговорил.

Он пережил несколько эпох: эпоху революций и фашизма, эпоху холодной войны и мечты о демократии, эпоху глобализации и краха демократической программы, эпоху сакрализации рынка и нового подъема национализма.

Как и положено историку, он относился к фактам без гнева и пристрастия; но к морали и идеологии — своего отношения не скрывал. Он был последовательным марксистом и антифашистом.

Мы подружились с ним три с половиной года назад; горжусь, что удостоился его дружбы. Последний раз видел его четыре месяца назад, последнее письмо получил неделю назад: обещал летом приехать в гости. Мы говорил помногу часов подряд — один из таких долгих разговоров снят на пленку: два с половиной часа Эрик рассказывает об истории фашизма. На российском ТВ эта пленка никому не понадобилась.

Когда Эрик говорил, он преображался — такими были пророки: немощный и могучий одновременно.

Он любил шотландский виски и джаз, у него есть книга про джаз. Он любил живопись и имбирь с чаем. Он любил, чтобы дети были рядом.

И всегда говорил об истории.

В одном из последних разговоров сказал: «Знаешь, то что произошло в России, это даже не преступление, это противоестественная глупость. Общенародную собственность на недра земли отдали горстке проходимцев — это небывалая в истории катастрофа. Или небывалая в истории дурь».

Много всего можно рассказать: и как домашняя библиотека была устроена, и что он говорил о политиках.

Все это слова: обрывки и фрагменты большой и долгой речи. Из осколков человека не слепишь.

Есть особые люди — они как фильтр, поставленный Богом в течение времени: эти люди очищают время.

Вот не стало Эрика Хобсбаума, и непонятно, как время без него обойдется.

Нам не страшен серый волк (06.10.2012)

Все так боятся революции, а войны не боятся. Почему, интересно?

Раньше приговаривали: лишь бы не было войны — а сегодня: лишь бы не было революции!

— Только не пересматривайте итогов приватизации!

— Почему?

— Чтобы не было революции.

— Помилуйте, при чем тут революция? ну, посадят ворье, подумаешь…

— Ах, вы не понимаете, лишь бы не было революции.

Вот война почему-то не пугает.

То есть, понятно, почему не пугает война. Во время революции страдают, как правило, богатые, а во время войны — бедные. Поскольку к голосам бедных мы сегодня не прислушиваемся, то и опасений по поводу войны не слышим.