Сети Вероники

Этими словами, произнесенными торжественным тоном, встретила ее Феклушева из четвертой палаты. Она лежала с бронхитом, лечение шло тяжело, все-таки возраст не молодой. Дочка ее, хлопотливая, с постоянным выражением заботы на лице, оплатила одноместную палату и однажды в коридоре принялась объяснять Алесе, что для матери ничего не жалко, вы, главное, лечите ее как следует. Алеся была не единственная, кому дочь Феклушевой досаждала бессмысленными разговорами. Она выслушала все, что та хотела сказать, и заверила, что лечение идет по протоколу, все с ее мамой будет в порядке.

– Правда? – обрадовалась Алеся, услышав от Феклушевой про спавшую температуру. – Видите, как хорошо! А вы капельницы не хотели.

– Да что твои капельницы! Я по Ютюбу у доктора Завороткина знаешь что увидела? – Она кивнула на планшет, лежащий на ее тумбочке. – Смотришь Завороткина?

– Нет.

– Зря. Вы только на химию свою надеетесь, а он природные силы организма привлекает. И народные средства.

Алеся протянула Феклушиной градусник:

– Давайте температуру измерим.

– Тридцать шесть и шесть, сама увидишь, – сказала та. – И вот что помогло.

Она вытянула левую руку, раскрыла ладонь. На большом пальце темнело овальное пятно.

– Что это? – насторожилась Алеся.

С Феклушиной сталось бы принять по совету виртуального доктора такое народное средство, от которого ее придется переводить в реанимацию.

– Уголь активированный в стакане растолкла, – ответила та. – Чуток водой разбавила, знаешь, чтобы кашица получилась. И вот такой овал на пальце нарисовала.

– Зачем?

Алеся примерно представляла ответ. Беспокойство ее прошло. Капельницу-то она вчера вечером ставила Феклушиной лично, так что медикаментозный эффект обеспечен. А от рисунка активированным углем вреда не будет.

– Чтобы черная энергетика из организма выходила, – охотно объяснила Феклушина. – И от бронхита, и от лекарств. Ты вот смеешься. – Она недовольно поджала губы, хотя Алеся совсем не смеялась. – А я сегодня первую ночь поспала. То все кашель и рвет грудь, и рвет, прямо на стенку лезешь от него. А сегодня один раз только просыпалась, и то – мятного настою попила, и ничего, отдышалась. Ушла энергетика плохая, вот в чем дело. А вам бы только химия!

– Ушла, и прекрасно, – кивнула Алеся. – Может, доктор вам больше капельницу и не назначит.

Она взглянула на градусник – температура оставалась субфибрильная. Но все-таки упала после капельниц, и это в самом деле прекрасно.

– Ты ему подскажи, подскажи, – закивала Феклушина. – Пускай отменит. Чего зря меня мучить?

– Он анализы посмотрит и решит, – заверила Алеся. – Не волнуйтесь. Поешьте, отдохните.

Смена пошла обычным чередом, но весь день она помнила свою утреннюю радость от того, что так же отчетливо, как необъяснимо почувствовала себя частью Москвы.

Алеся просила, чтобы ночные смены и дежурства по выходным ставили ей почаще: и для денег, и просто потому, что спешить домой у нее – пожалуй, в отделении только у нее – не было необходимости. А работу она любила, была от природы вынослива, времени для сна ей требовалось мало, и это тоже от природы. Так почему не брать ночные смены?

– Ты во всех отношениях идеальная медсестра, – говорил Герман Валентинович.

А Ира Янышева, завистница со стервозным характером, всегда уточняла сквозь зубы:

– Идеал эпохи #MeToo

– фригидность.

Ирины слова Алеся пропускала мимо ушей. Вернее, они отскакивали от нее, как град от закаленного стекла. Специально-то она не закалялась, но способность не обращать внимания на тех, кто старается ее уязвить, тоже, видимо, была дана ей от природы. Просто повезло.

Она вышла с работы в семь часов. Это было ее любимое время летом. Солнце еще не зашло, но свет уже слабеет, очертания предметов приобретают в таком свете завершенность, а лица – ясность и нежность.

С жильем ничего не прояснилось, но продлилось время для поиска. Ритин роман развивался прекрасно, она переехала к своему Роме в его квартиру на Тишинке и сразу после этого настояла, чтобы Алеся поселилась у нее и искала жилье не второпях, а с разбором.

– Это же глупость несусветная, спешить, когда у меня квартира пустует, – заявила она.

– Ты ее, может, сдашь, – предположила Алеся.

– Как я ее сдам? Во-первых, мама все-таки в город приезжает, во‐вторых… Сейчас у меня с Ромкой все, конечно, очень хорошо. Но полагаться, что всегда так будет… Я, знаешь ли, пуганая ворона.

Ритина осторожность была Алесе понятна. Не то чтобы она тоже чувствовала себя пуганой вороной, совсем нет, просто рациональность была в нее встроена по умолчанию. Игорь называл это взрослостью, сама она считала какой-то кургузостью своей, но как ни называй, а это качество определяло ее жизнь, и каждое его проявление в других людях было ей поэтому понятно.