Севастопольская хроника

Даже теперь, когда город без воды, когда каждый час здесь гибнут люди, когда война забрала в окопы всех мужчин и почти на всех работах тянут непомерный груз женщины, девушки, подростки, старики, боже избави спросить у одессита, чем знаменит его город. Одессит тут же, ни секунды не медля, скажет: «Может быть, в Конотопе пел Карузо?» – и, озадачив вас этим ответом-вопросом, тут же щедро и небрежно высыплет десятка полтора сверкающих имен: Чайковский, Пушкин, Мицкевич, Пирогов, Менделеев, Гоголь, Горький, Сеченов, Айра Олдридж, Шаляпин, Щепкин, Собинов… И если вы вовремя не кивнете удовлетворенно, то услышите дополнительно еще о Бабеле, Котовском, Багрицком, Филатове, Ойстрахе. Закончится это перечисление вопросом: «Может быть, на сегодня хватит?»

Этот город и в осаде сохранил свои обычаи и нравы, свой шутливый говор, наивное предпринимательство, безмерную отвагу и жертвенность.

Картины осажденной Одессы весьма пестры, порой в чем-то забавны и трогательны. И о них, пожалуй, стоит рассказать.

А при чем тут Гарибальди?

Представление начальству, к сожалению, отняло много времени, мы угодили как раз в тот момент, когда шло бурное заседание военного совета в связи с резко ухудшившимся положением на линиях обороны города. Лишь в пятом часу дня мы выбрались из штаба и поехали по своим делам: Хамадан – в штаб Чапаевской дивизии, а я – в казармы, где формировались пополнения из местного населения.

Не успела машина тронуться, как была объявлена воздушная тревога. Мы не стали ожидать конца налета – поехали.

Во время хода машины не очень-то слышны стрельба и разрывы бомб, поэтому мы были потрясены, когда на соседней улице наткнулись на странные следы только что пролетевшего здесь фашистского самолета: дорогу перегораживали сдвинутый с рельсов воздушной волной трамвайный вагон и спутанные провода.

Трамвайный вагон был сильно покорежен, стекла выбиты. На тротуаре валялись убитая лошадь и старик, крепко сжимавший вожжи. На опрокинутой телеге еще крутилось колесо.

Старик лежал бочком, чуть поджав коленки, словно бы прилег отдохнуть. Глаз и лица видно не было. А у его лошади большой, похожий на объектив фотоаппарата глаз был открыт, и в нем застыло испуганно-недоуменное выражение.

За трамвайным вагоном я увидел еще три трупа и несколько раненых. Около них хлопотали сан дружинницы. Слышались плач и проклятия.

Мы выехали на соседнюю улицу, но и там не было проезда: висели оборванные провода и лежало дерево. Непроезжей оказалась и следующая улица. Лишь обогнув несколько кварталов, нам удалось выехать из района, подвергшегося бомбежке. Я вылез возле казарм.

Вечер был душный. Над Одессой плыли рваные облака. В просветах порой блистал золотой серпик новорожденного месяца.

Слышался далекий гул самолетов.

Серые облака прощупывались лучами прожекторов.

С восточной окраины города доносилась беспорядочная пулеметная стрельба.

Просторный двор казармы сейчас был пуст. Когда я входил, навстречу, заставив меня посторониться, выехали четыре грузовые машины. Кузова были битком набиты ополченцами.

Прежде чем зайти в штаб, я присел на конец длинной деревянной скамьи, несколько поодаль от молодой пары. Глядя на то, как мужчина, пряча цигарку в кулак, жадно затягивается, я тоже вдруг захотел закурить. В горле торчал ком, чуть подташнивало от той крови, которую довелось увидеть там, у разбитого трамвая.

Закурил. И услышал голос женщины:

– Вася! Ну поговори с ним еще. Скажи…

– Что-о? – с оттенком досады и собственной беспомощности спросил он.

– Ты понимаешь, – начала она и на миг запнулась, по-видимому, ей трудно было или неудобно высказать то, что надо было сказать. – Ты понимаешь, – повторила она, – может быть, это не совсем удобно… Хотя почему же это должно быть неудобно? Вася! А если ты приведешь в пример Гарибальди, а?! Ведь он вместе с Анитой был в доходах… У нее даже ребенок на руках был!

Мужчина слушал молча, не перебивал, только чаще затягивался да вздыхал глубоко.

– Вася! Что ж ты молчишь?

– А что мне сказать тебе?

– Как что?

– Ну хорошо, я ему про Гарибальди. А он скажет: «А при чем тут Гарибальди?»

– То есть как это «при чем тут Гарибальди»?.. А ты вспомни, как Анита прорвалась через австрийские и французские войска, вошла в осажденный Рим и тут же, вскочив на коня, держа в одной руке ребенка, сражалась вместе с мужем, и не хуже другого мужчины! Я постараюсь быть такой же!..

Она поднялась со скамьи, прошлась немного и, присев, опять заговорила:

– Ты просто не хочешь, чтобы мы были вместе!.. Или боишься, что тебе за меня неловко будет?.. А ты не бойся! Я смелая!

Щеки у нее пылали, а несколько грубоватый для женщины голос был полон трагической решимости.

– И наконец, – добавила она, – ты мог бы сказать ему, что мы с тобой все-таки не по мобилизации, а добровольно.

– Нет, Аня! Этого я никогда не скажу! – Он сильно затянулся и, выпуская дым, нагнулся и энергично закачал головой.