Севастопольская страда (Часть 1)

Но Варю задела эта улыбка.

- А как же хотели бы вы? - Она вдруг раскраснелась. - Ради кого же она туда поехала, как не ради Дмитрия Дмитрича, да чтоб и на его батарею не смотрела? Вот еще!.. Конечно, она все время боялась: "А вдруг ранят!"

- Могли и убить, не только ранить, - постарался как мог равнодушнее отозваться на ее горячность Дебу. - Во время сражения иногда и убивают людей... даже менее порядочных, чем Дмитрий Дмитрич, а он - человек хороший, - поспешил добавить он, заметив ее изумленный и даже как будто недовольный взгляд.

- Ну, конечно, Дмитрий Дмитрич - очень хороший, - Варя вся засветилась. - Стала бы Елизавета Михайловна любить плохого!

- Он, конечно, уцелел, и они вернулись благополучно, конь о конь? опросил он весело.

- Да, конечно. Она обратно ехала с его батареей!

- И сейчас уже она больше за него не боится?

- Ну, как же так - не боится! Конечно, очень боится, потому она отсюда никуда и не поехала. "Если убьют, говорит, так пусть уж и меня тоже".

- Она имеет большой успех среди офицерства, а среди генералов особенно, - сказал Дебу, наблюдая за выражением лица Вари. (Капитолина Петровна в это время, как всегда, хлопотала на кухне или в саду по хозяйству.)

- Но зато они не имеют у нее успеха! - Варя энергично качнула головой и переплеснула косу.

Это понравилось Дебу, но он продолжал, как будто не замечая:

- Я слышал даже, что вся ссора генерала Кирьякова с князем Меншиковым началась из-за Хлапониной. Оба пустились за ней ухаживать, чуть только она появилась в Севастополе, и каждому из них показалось, что другой стоит у него поперек дороги. Ведь может же быть такое помрачение светлых умов!.. Недавно, говорят, Кирьяков выкинул такой фортель. Пил где-то в компании, за столом сидел генерал Бибиков, слепой и ограбленный: наши же солдаты во время отступления ограбили его имение на Бельбеке. Теперь перебрался сюда с женой, и жена все хлопочет, чтобы ей вернули убытки, а светлейший приказал дело ее бросить в корзину, ее же совсем не принимать... А Бибиков - участник Бородинского боя... А в дивизии Кирьякова как раз Бородинский полк. Поднимает Кирьяков бокал: "Предлагаю, господа, выпить за здоровье настоящего, подлинного бородинца, к великой скорби нашей лишенного зрения, старого ветеринара!"

- Ничего не поняла! Почему "ветеринара"? - Варя подняла тоненькие бровки.

- То-то и дело! Кое-кто за столом тоже не поняли и подсказывать пустились: "Ветерана!.. Ветерана!" Но наш Кирьяков еще отчетливее: "Ве-те-ри-на-ра!" - и сел. И сам же первый свой бокал выпил. А другие уж после догадались, что метил он совсем не в старца Бибикова, а в самого светлейшего, который и участник Бородинского боя, и ветеринар по диплому, и, по мнению Кирьякова, лишен зрения... Хотя ведь вот же Елизавету Михайловну разглядел, - значит, это просто клевета оскорбленного генеральского самолюбия.

- Мне можно рассказать это Елизавете Михайловне? - рассмеявшись, опросила Варя.

- Зачем же? Тем более что она это, наверное, и сама знает. Что-что, а такие вещи очень живо расходятся: на них большой спрос.

Маленькую Олю, которая застенчиво и врастяжку называла его теперь "солдатом", очевидно, вкладывая в это слово самое растяжимое значение, от немного как будто снисходительного до вполне почтительного, как к своему защитнику от каких-то несчастий, которых все кругом нее ждали, Дебу тоже спрашивал:

- Ну, а ты как? Тебе не страшно?

И беловолосая Оля, оглядываясь на сестру и приближая пухлые нетвердо еще очерченные губы к самому его уху, шептала доверчиво:

- Страшно!.. Очень бывает страшно!..

И от этого доверчивого детского шепота на ухо самому Дебу становилось страшно, что вот домчится сюда неприятельская бомба, и тут он вздрагивал, как от сильнейшего холодного ветра, резким движением головы отбрасывал то, что пыталось навязать воображение, отечески целовал ребенка в завиток волос на виске и бормотал:

- Ничего, ничего... Еще успеете уехать, пока подойдет самое страшное.

Команду юнкеров флота, которой ведал лейтенант Стеценко, уже распустили по приказу Корнилова, и Виктор Зарубин жил теперь дома, а не на корабле, но все его мысли были там, на рейде и фортах, охраняющих рейд.

Плечистый и плотный для своих пятнадцати лет, с открытым и упругим лицом, с привычкой самоуверенно вскидывать голову, когда он что-нибудь утверждал, и с тонкими и высокими, как у старшей сестры, бровями, Виктор подробно рассказывал Дебу, куда должны будут палить при ночном штурме какие суда:

- Пароходы "Крым", "Эльбрус" и "Владимир" будут громить Ушакову балку, а "Бессарабия", "Громоносец", "Одесса" - эти будут бить по той балке, какая идет мимо кладбища к Карантинной бухте... Ведь важны, конечно, балки... В балки они и напрутся, конечно, ночью, а тут их как раз и огреют как следует!

- Без порядочной бомбардировки они не пойдут на штурм, - замечал, любуясь им, Дебу.

- А что же такое бомбардировка? Они откроют, и мы откроем, - и прикроем!.. Они наткнутся, вот вы увидите!