Север – Юг

— Видишь, — шепот женщины продрал морозом, до самых костей, словно ручеек ледяной воды, стекающий за воротник, — у нас все же есть кое-что общее. Гордость рода и крови — то, что нас единит, пусть все остальное лишь разделяет. Ты не понимаешь иссарам, не можешь понять, кем мы стали за эти века. Мы глядим на то, что нас окружает, как на нечто временное, на вид из окна фургона. Все не в счет: возникающие империи и царства, династии, богатства — лишь прах. В истории мира не было еще царств, которые без изменений просуществовали более тысячи лет, а лучшие годы их не длились дольше трех-четырех поколений. Потом всегда оказывалось, что гиганты рождают карликов, а страна приходит в упадок. Мы же существуем, потому что должны. Потому что врата Дома Сна для нас закрыты. Когда я умру, моя душа не попадет в руки Матери, которая оценит ее чистоту и вес. Мы верим… нет, мы знаем, что у нас есть лишь одна душа, одна общая душа для всего племени. Таково наше наказание. Когда боги, те, что пережили схватку, собрались осудить наш народ, они назначили нам такую расплату. После смерти мы не уходим в Дом Сна, не получаем спокойствия, но возвращаемся в единую душу племени. Каждый ребенок, получая имя, обретает и частицу той души, а в ней — всю его записанную жизнь. После смерти сей фрагмент возвращается во всеобщность, где станет дожидаться искупления. Если я его утрачу, если кто-то узрит мое лицо — я ослаблю племя, ослаблю душу. Если душа погибнет, мы исчезнем навсегда. Потому для нас нет иного пути.

Он молчал.

— Тот воин, кем бы он ни был, мог взять твою дочь в горы, в свой род. Мог жениться на ней. Если она любила, то наверняка приняла бы связанные с этим условия… как моя мать. Эти условия… Неважно, меекханец. Если бы она их приняла, то любви, возможно, хватило бы на первый год. На больше — вряд ли…

— Ты этого не знаешь.

— Не знаю, — согласилась она. — Но я однажды видела, как моя мать проклинает имя моего отца, плача при этом от любви и тоски. Никогда я этого не позабуду.

Внезапно он почувствовал усталость. Чего, собственно, он хотел достичь? Заставить эту женщину сделать то, чего ему не удалось добиться от старейшин племени? Выжать из нее признание вины, просьбу о прощении или хотя бы уверение, что иссары ощущают ответственность и за убийство Исанель? Он терял время впустую.

— Этот разговор ни к чему не приведет, незнакомка.

— Я — Деана д’Кллеан, — сказала она просто. — Моя мать — Энтоэль-леа-Акос, меекханская дворянка из Нижнего Рента. Однажды она повстречала воина с гор, который прибыл на равнины, чтобы отплатить вам за пролитую кровь. Несмотря на это она полюбила его и вышла за него замуж, пожертвовала светом своих глаз, чтобы разделить с ним судьбу. Им удалось это на несколько лет. Потом он погиб. Согласно Закону Харуды, я — иссарам, рожденная в горах, внесла свежую кровь в племя. Но есть и другие законы, более старые, порой ослепляющие даже нас. Гнев, ненависть, мания величия рода и важности его предков. Когда девушка с гор выходит замуж, традиция приказывает ей встать перед собранием матрон и перечислить всю женскую линию своего рода. В некоторых случаях — это более трехсот поколений женщин, со времен, когда боги впервые объявились людям. Порой это длится половину дня. Я свою линию могу пересказать на одном дыхании, потому что моя мать не сумела вспомнить более десяти поколений. Это не должно иметь значения, не в свете Законов Харуды, но несмотря ни на что — имеет. Понимаешь?

Понимал ли он? Возможно, даже слишком хорошо.

— Твоего брата тоже считали кем-то худшим? Полукровкой?

Она покачала головой: