Северная корона

Никто не заметил, как подошли и остановились поблизости замполит Караханов и обтянутый, словно спеленутый, ремнями майор в роговых очках. Майор сказал:

— Агитаторов, товарищ Караханов, следует подбирать повседневно. Искать их и находить! Вот взгляните: ефрейтор читает газету. Почти вслух. Но ему мешают…

Караханов не успел раскрыть рта, как майор шагнул к Пощалыгину:

— Товарищ боец!

Тот, оборвав частушку на полуслове, лениво приподнялся.

— Садитесь, садитесь.

Пощалыгин так же лениво опустился на пень, надел пилотку и воззрился на офицеров. Майор поправил очки:

— Товарищ боец, вот вы исполняли частушки… Это что же, собственного сочинения?

— Зачем? Я не сочинитель. Подцепил в Сычевке, девчата пели.

— А, значит, фольклор. Ну-с, это, разумеется, недурно. Но вы несколько мешаете… Вот ефрейтору… Товарищ ефрейтор, как ваша фамилия? Чибисов? Я агитатор полка майор Копейчук. Вы не могли бы почитать газету вслух?

— Могу, товарищ майор! — отчеканил Чибисов.

Он встал в центре группы и, слегка волнуясь, прочел:

— «От Советского информбюро. Из вечернего сообщения двадцать шестого апреля…»

Читал он зычно — на шее вздулась жила, — с выражением, четко отделяя слова. Солдаты, оставив свои дела, повернулись к нему. Даже Пощалыгин прислушался.

После оперативной сводки Чибисов прочитал зарубежные сообщения: в Югославии партизаны вели бои, во Франции расстреляны заложники, англичане отогнали немецкую авиацию, пытавшуюся бомбить побережье, президент Рузвельт выступил с речью.

— Вот вам и взводный агитатор, товарищ Караханов, — сказал майор и поправил очки.

— Да еще недостаточно людей знаем, — заговорил замполит, жестикулируя. — Только что сформировались.

— Оперативней следует, оперативней!

Вернулся комбат. Возле него собрались офицеры батальона. Не слезая с лошади, капитан что-то кратко сказал. Офицеры откозыряли и побежали к своим подразделениям.

— Становись! — скомандовал Чередований. Пощалыгин выругался матом — тихо, но внятно. «Опять марш… Сколько же можно?» — подумал Сергей, поднимаясь с земли.

Караханов улыбнулся. Говорил он по-русски нечисто, с акцентом:

— Ничего, товарищи! Идти немного. Действительно, прошли каких-нибудь пятьсот метров, повернули на боковую просеку, и Чередовский поднял руку:

— Стой!

Подъехала полевая кухня. Солдаты оживились, развязывали мешки, доставали котелки и ложки. Пощалыгин, бормоча: «Давай, давай, а то шанцевый инструмент заржавел», первым подскочил к кухне. К нему, бренча котелками, подстраивалась очередь. Старшина роты Гукасян, жгучий брюнет, в наглаженной гимнастерке и хромовых сапожках, следил за порядком. Повар в белоснежном фартуке, вместо пилотки — колпак, открыл крышку и взмахнул половником.

— Доброго здоровьичка, Афанасий Кузьмич! — пропел Пощалыгин и протянул алюминиевый котелок.

Пожилой, важный повар, не отвечая, плеснул в котелок пшенного супу — не больше обычного:

— Следующий!

Заглядывая в котелок и удрученно вздыхая, Пощалыгин отошел, стоя принялся есть. Сергей устроился на бревне по соседству. Было хорошо видно, с какой жадностью ест Пощалыгин: глотает почти не жуя, большими глотками пьет суп, как воду. Выпив, облизал котелок и грустно сказал:

— Супец. Жить с него будешь, но жениться не захочешь.

«Не наедается, — подумал Сергей, и ему сделалось жаль Пощалыгина. — И что я напал на него из-за того дурацкого пенька?»

— Умоляю вас, Пощалыгин: относитесь ко всему философски, — отозвался Рубинчик, а сержант Сабиров наставительно заметил:

— Пошто, — он любил это совсем не узбекское слово, — пошто все сухари съел до обеда? Похлебал пустой суп, голодный теперь будешь. Бери пример с Курицына…

Курицын — молоденький, белобрысый, с облупившимся носом, хрумкая кусочек сухаря мелкими и острыми, как у мыши, зубами, — запунцовел от удовольствия и простодушно ответил:

— Так я ж, как вы, товарищ сержант. Распределяю хлебушко на цельный день.

Пощалыгин подтянул ремень:

— Буду, буду брать пример. Только не с Курицына, а с Захарьева.

Мрачный, с отсутствующим взглядом Захарьев сидел перед нетронутым котелком, и кадык у него ходил туда-сюда. Услыхав свою фамилию, он будто очнулся и поднес, расплескивая, ложку ко рту. Чибисов ел неторопливо и аккуратно, макая сухарь в суп.

Потом пили чай — кто с сахаром, кто без сахара, съев его еще утром, как Пощалыгин. В это время у кухни появился комбат и с ним — худощавая бледная девушка со старшинскими погонами. На девушке была темно‑синяя юбка, обтягивавшая узкие бедра, темно-синий берет, подстрижена коротко, под мальчика.

— Воздух! «Рама»! — прикрыв рот ладонью, прошипел Пощалыгин: так он поступал всякий раз, когда видел женщину.

Комбат вместе с девушкой направился к повару, и Афанасий Кузьмич, моментально утратив величавость, засуетился. Комбат, то хмурясь, то улыбаясь, сказал:

— Вот Наташенька, наша медицина, недовольна нами. Калорийность не та. А ну, Сидоркин, налей мне. Сниму пробу.

Отведав супа, комбат выплеснул остатки на землю. На щеках у него запрыгали желваки, каштановые усики затопорщились, ноздри тонкого носа раздулись:

— Баландой кормить бойцов?!