Северная столица

Просторная квартира князя Шаховского называлась чердаком, потому что располагалась на верхнем этаже трехэтажного дома.

– Сын Сергея Львовича и Надежды Осиповны? – И князь Шаховской с театральным эффектом развел руки, будто принимал в объятья любезного ему молодого человека.

Он был в зеленом, засаленном сюртуке, с небрежно повязанной вокруг шеи косынкой и, неряшливый, непричесанный, неприбранный, выглядел вовсе не столь внушительно, как в театральном кресле. Рябое его лицо, с обвисшим подбородком и птичьим крючковатым носом, дергалось, веки неспокойно мигали.

– Рад тебе и уже люлю! – Это означало – люблю. Голос у князя был тонкий, он сюсюкал и глотал слога. – Восхищен – всех просю-сю-сю и молю: приведите его! Потому что люлю и люлить буду до самой смерти наш фольклор… – Он подозвал жену: – Ка-тенька, Катенька!.. Сын Сергея Львовича и Надежды Осиповны…

Подошла гражданская жена князя, или, как ее иначе называли, домоправительница, или, еще иначе, мать его пятерых детей, – небольшого роста, быстрая, с энергичными движениями актриса Екатерина Ивановна Ежова. На ее помятом лице будто наклеена была театральная улыбка.

– Очень приятно-с… Чувствуйте себя как дома-с… Но ее лицо тотчас сменило выражение; она повернулась к остальным гостям:

– Представьте, господа, какой случай со мной произошел!

Специальных дней у Шаховского не было, сюда съезжались, кто когда хотел, и всегда кто-нибудь да был.

– Я играла в «Липецких водах» старуху… Знаете эту сцену… когда старуха в гневе… когда она падает на стул… когда она требует воды…

И Ежова протянула руку, будто за стаканом воды, приоткрыла рот, будто ловя воздух, – и упала на стул, будто играла на сцене.

– Без хвастовства скажу: всегда слышала фу-рорное хлопанье. И вдруг слышу – шиканы!.. Каково, господа? Князь! Этого никак нельзя оставить безнаказанным!

Поражало могучее ее контральто – голос ее, как звуки органа, заполнял комнату.

– Это нельзя оставить, князь!..

– Кто же это, Катенька? – смиренно спросил Шаховской, робея перед своей супругой.

– Я узнала, заезжий путешественник, вовсе не важная птица, швейцарец Ланель. Мне, актрисе Императорского театра, оскорбление… Князь, этого нельзя оставить!

Небрежно одетый, засаленный лакей докладывал о новых гостях.

В этом самом знаменитом в Петербурге театральном салоне встречались авторы и актеры, ученики Шаховского, – главным образом его ученицы – и их поклонники. Разношерстная, пестрая толпа сидела на диванах, креслах, стульях, двигалась по комнатам, пила чай и обсуждала репертуар, новости, декорации Гонзаго и музыку Козловского. Сюда свозились сплетни, слухи и интриги. Здесь определялся репертуар, раздавались роли и назначались бенефисы…

Из внутренних покоев время от времени выскакивали дети Ежовой, как их называли, ежата, и гувернантки, дядьки, няньки загоняли их обратно.

Одни приезжали, другие уезжали. Слышался резкий поучающий голос Катенина:

– А я говорю: Ломоносов оказал языку русскому бесценные услуги. А я говорю: он создал русский язык и в сем отношении до скончания веков останется первым и несравненным…

Корректный и остроумный Хмельницкий – известный автор, сотрудник Пушкина по Иностранной коллегии – в кружке почитателей читал из водевилей:

…поехал я в Сенат,Оттуда во дворец, оттуда в Летний сад,Из сада к Знаменью, от Знаменья в Морскую,С Морской в Фурштатскую, с Фурштатской на Сенную,С Сенной к Литейной, на Пески,С Песков в Садовую – какие все скачки!

В другом кружке лощеный и ловкий исполнитель ролей волокит и счастливчиков в любви, известный актер Сосницкий рассказывал:

– Сначала меня определили к отцу – на руках его были гардеробы. Представляете? Сыну суфлера Крото-ва было десять лет, а мне – семь, но ростом я был выше. И сказали: ему десять – и определили в театр…

Но Шаховской всех перекрикивал своим дискантом:

– Меня раздражают вечные амплуа царей и первых любовников. Я не терплю надутости актеров… С какого времени у нас на сцене начались успехи разговорного языка? С моих комедий! Кто первый начал писать русские комедии вольными стихами? Я начал!..

Но полковник Катенин уже подошел к нему твердым шагом.

– Французская трагедия времен Людовика XV – вот образец!.. Искусство не списывает с натур! Есть еще высота, есть еще красота самого предмета!..

Начался спор о французском классицизме.

Но вмешалась Ежова:

– Вы спрашиваете, когда князь пишет? – Она подавала гостям своего князя, как привычное и удобоваримое блюдо. – В самом деле: по утрам должностной народ, перед обедом – репетиции, по вечерам – общество, прежде второго часа мы никогда не ложимся… Думаешь, он спит, а он во сне бредит стихами, вдруг вскочит – и за перо: рифмы прибирать… Князь, расскажи, как ты пишешь…