Северный пес

Удар. Грэм шагнул навстречу, поднырнул Иву под руку, чтобы оказаться у него за спиной, разворачиваясь в движении. Ив в замахе повернулся вслед за ним, но слишком медленно. Грэм успел со всей силы ударить его ребром ладони по шее и отскочить в сторону, чтобы клинок, продолжавший движение по инерции, не попал по нему. Он немного не рассчитал, и меч все же задел его плечо, оставляя длинный порез; но зато Ив, пошатнувшись, осел на землю. Грэм, быстро наклонившись, вынул из его ослабевших пальцев меч, закинул в кусты — пусть поищет, — и только после этого присел рядом, чтобы проверить, дышит он вообще или нет. Ив дышал, но был без сознания.

Соблазн затащить его в фонтан был слишком велик, но Грэм решил все-таки отказаться от этой мысли, хотя руки ох как чесались. Отказаться не ради Ива — ради Корделии. В ее глазах унижать этого идиота ему не хотелось. Поэтому он просто оттащил Ива в сторону и оставил там, а сам отправился в конюшни. Здесь ему делать было больше нечего.

В конюшнях горел свет и раздавались голоса — приглушенные, но веселые. Конюхи, судя по всему, тоже праздновали помолвку дочери короля, только на свой манер. Появившегося в дверях Грэма они сначала не заметили, и только какой-то парнишка, сидевший поодаль — наверное, помощник конюха, — увидел его, вскочил и согнулся в поклоне. Глаза у него стали — ого-го! Нечасто ему приходилось видеть князей в таком разодранном виде.

— Коня, — не допускающим возражений тоном сказал Грэм, и тут его заметили все остальные.

Переспрашивать и интересоваться его личностью никто не стал — узнали. Белые волосы запоминались всем, кто когда-либо его видел; кроме того, он оказался единственным гостем, который прибыл на праздник верхом, а не в экипаже.

По указанию одного из конюхов мальчишка отправился седлать коня; остальные же так и остались стоять, согнувшись в почтительном полупоклоне. Грэм махнул им рукой — сядьте, мол, — и пошел к стойлу, где с его Бесом уже возился парнишка. Надо сказать, с некоторой долей робости, косясь то на жеребца, то на его хозяина, который встал неподалеку, прислонившись к стене.

Получалось все ужасно глупо. Я бегу так, мрачно подумал он, словно совершил преступление. Словно это я напал в королевском парке на безоружного человека с целью убить его, а теперь скрываюсь. Пожалуй, Ив наплетет теперь с три короба, очнувшись. Впрочем, не все ли равно? Грэм не собирался более возвращаться в этот дворец… и в это королевство.

А может быть, стоило позволить Иву убить себя? Все равно Грэм не знал, как и зачем ему жить дальше. Он не представлял, чем будет заниматься, вернувшись домой. Да и домой ли? Старый замок так и не стал его домом в полном смысле.

— Все готово, господин князь, — оторвал его от размышлений голос парнишки-конюха. Грэм поднял глаза и встретился взглядом с его серыми глазами. Которые были так похожи на глаза Мэнни… Нет! по крайней мере, одному человечку на всей земле он нужен.

Грэм кивнул парнишке, бросил ему серебряную монету, вскочил в седло и выехал из конюшни уже верхом, не обращая внимания на удивленные взгляды конюхов.

Ворота парка стояли открытыми по случаю праздника, и Грэм проехал в них беспрепятственно, провожаемый не менее удивленным взглядами охраны.

До города было недалеко, какой-нибудь час пути, а если ехать быстро, и того меньше. Грэм, однако, не торопился, не гнал Беса. Торопиться ему, в общем, было некуда. Мэнни спит, а если и нет — наверняка не тревожится. Мальчик знал, что визит дядюшки может затянуться до утра — как-никак, это был королевский прием.

Дядюшка… Грэм, произнеся про себя это слово, в который раз усмехнулся. Чудно было, что кто-то называл его так. Нет, не совсем так. Мэнни теперь, когда привык окончательно, звал его «дядя» и на «вы», но в разговорах с другими — Грэм слышал пару раз, случайно, — говорил о нем именно как о «дядюшке». Вот на кого Грэм считал себя менее всего похожим, это на доброго дядюшку. Впрочем, говорят, что устами младенца глаголит истина, а Мэнни, хотя уже и не младенец, все же еще совсем ребенок.

Мысли о Мэнни, а так же ночная прохлада и тишь немного успокоили его. Огонь в груди жег уже не так невыносимо. Ванда отвергла его, это причиняло боль, но мысли о смерти отступили. Можно же научиться жить, не думая о ней… Она ведь научилась не думать о нем?

Нехорошо получилось с Ивом. Его ненависть оказалась сильнее любви принцессы, он сумел сохранить ее в течение столь долгого времени не потускневшей. Грэма это огорчало. Ив был по-своему хорошим человеком, смелым и прямым (а, впрочем, таким ли уж прямым? Ванде-то он сумел навешать лапши на уши), и Грэм предпочел бы видеть его среди своих — нет, не друзей, это была бы слишком смелая надежда, друзей у него почти никогда не было, — но хотя бы союзников. Таких людей всегда хочется видеть на своей стороне, а не на вражеской.