Северный ветер

Железная дорога. Переезд с обеих сторон открыт. На той стороне трое мальчишек затеяли на рельсах игру. Сторожка на замке, ступеньки запорошены снегом. На подоконнике грустно поникла неполитая фуксия. Рядом с ней лежит, свернувшись на солнышке, кошка и равнодушно щурится на проезжающих. В нескольких шагах от переезда брошенный, занесенный снегом паровоз с открытым, пустым товарным вагоном. Лошади пугаются и шарахаются в сторону. Раздраженный кучер так натягивает вожжи, что лошади подымаются на дыбы и слышно, как звякают удила.

Палатки на рыночной площади забиты досками. Неподалеку церковь с зеленой башенкой. Там виднеется колокол. Сегодня воскресенье. Но ясно, что как на прошлой неделе сюда никто не приходил, так и сегодня не придет… Все больше и больше людей идут туда, куда они шли и вчера и позавчера…

Мощенная брусчаткой улица остается позади. Колеса с грохотом катятся по неровному булыжнику предместья. Не нужно больше сдерживать лошадей. Почувствовав волю, они бегут рысью, но вскоре сбавляют прыть. Стертые подковы скользят по липкой грязи и подмерзшим кочкам. Повозка подпрыгивает и грохочет.

Яну и Марии удобно на пружинном сиденье. Мартынь примостился на передке, напротив них. Он то и дело сползает вперед, но успевает вовремя удержаться на месте, чтобы не задеть невестку. Он в легком пальто и шляпе. Резкий ветер румянит его смуглое лицо и щиплет пальцы. Но он весел и разговорчив. От этого и остальным легче на душе.

— Когда же последний раз я был на лоне природы? — тщетно старается припомнить Мартынь и, покачав головой, усмехается. — А ведь на самом деле недурно. Особенно в такую погоду, когда от ветерка приятно горят щеки. Не правда ли, невестушка?

Мария все время старается прикрыть левую щеку краем теплого вязаного платка. Носик ее, обычно бледный, стал теперь пунцовым. Укутанная в шубу и платки, она выглядит беспомощной и милой, как ребенок. Быть может, поэтому Мартынь глядит на нее так приветливо и старается развлечь разговором. Но она все еще смущается и как будто побаивается его.

— Холодно, — недовольно говорит она. И еще больше отворачивается в сторону. От ветра или от Мартыня? Как знать… — Так далеко ехать в такую стужу просто мучение… — Она вздрагивает. — Зачем им понадобилось останавливать железные дороги? Только мучают людей. Какой в этом смысл?..

Ян незаметно толкает ее в бок. Мартынь смеется.

— О, и в поездах всякое бывает! Со мной такое однажды приключилось — в январе. Мороз был пуще теперешнего. Ехал я на буферах от Рамоцки[4]

до Валмиеры.

— На буферах? — Мария поворачивает к нему голову. — Разве это мыслимо? Неужели в вагонах совсем не было мест?

— Место нашлось бы, да мне нельзя было. В вагоне на полке я кое-что вез. И мне показалось, что в Цесисе сели два субъекта, которых интересовал мой багаж.

— Как же так? — удивляется Мария. — Тогда тем более вы сами должны были следить.

— Разумеется. Но дело в том, что я страшный трус. Мне почудилось, что я сам нужен им, пожалуй, больше, чем мои вещи.

Мария в недоумении смотрит на Яна.

— Прокламации? — спрашивает Ян.

— К счастью, они просчитались, — продолжает Мартынь. — Билет у меня был до Стренчей, а сошел я в Валмиере. Вещи мои вынес крестьянин вместе со своими пустыми ведрами из-под масла. Потом мне рассказывали, что в Стренчах поймали какого-то управляющего имением, который был чем-то похож на меня. Он вез контрабандные папиросы, без бандероли.

Братья смеются. Мария недоумевает, что тут смешного. Полиции она боится и по доброте сердечной никому не желает попасться ей в лапы.

— А что ему было за эти папиросы?

Мартынь с усмешкой кивает Яну.

— Я думал, она спросит о том, как я вывернулся с прокламациями. Но управляющий с его папиросами ее больше интересует. Понятное дело, свои всегда ближе…

Ян кривится. Не впервые жена компрометирует его перед социалистами. У нее нет ни малейшего понятия ни о социал-демократах, ни о революции. Иная деревенская баба больше смыслит в политике. И снова Ян по привычке предается размышлениям о том, как прекрасно было бы, женись он на образованной социалистке. И что бы он тогда только не делал…

Тут для его фантазии широкий простор, и он охотно предается мечтам. Настолько забывается, что не слышит, как Мартынь шутит с Марией, не видит, что та понемногу делается смелее и болтливей. Не замечает он ни запорошенных снегом полей, ни по-своему привлекательной равнины с песчаными буграми и порослями можжевельника.

Мартынь опускает тяжелую руку ему на колено, и только тогда Ян приходит в себя.

Кучер, обернувшись, взволнованно говорит что-то и кнутовищем показывает вперед.