Северный ветер

Он пойдет проведать больного. Ян с Марией тоже хотят непременно идти с ним. Мария укладывает в корзинку все самое вкусное, что есть в доме.

Они надевают шубы, натягивают варежки и всячески кутаются, по совету мамаши. Мейер, уже одетый, глядит исподлобья и ждет, когда же кончится это представление.

Он идет впереди. Ян с Марией едва поспевают за ним. У Марии на первом же пригорке пропадает охота идти дальше. Но надо идти. Ян несет корзинку и, по возможности, поддерживает жену.

Пожарище еще дымится. В амбаре дотлевает зерно, распространяя запах гари. Всюду валяются обручи от сгоревших бочек, колесные ободья, железо от повозок. Снег далеко вокруг почернел, засыпанный пеплом и обгорелыми щепками. Жутко темнеют средь белого, заснеженного простора бурые, выжженные пятна.

Мейер стоит посредине двора и мрачно глядит на разоренную усадьбу.

— И это должно устрашить бунтовщиков, — бормочет он про себя. — Ради этого сжигают постройки, принадлежащие имению. Где тут рассудок, где логика?

— Слепая месть… — говорит Ян, пожимая плечами.

— Слепая ненависть и слепая месть, — соглашается Мейер. — Слепое взаимоистребление. Вся жизнь стала незрячей.

Он резко поворачивается и спешит в дом.

Когда Ян с Марией входят, Мейер сидит на стуле у изголовья кровати и, откинув простыню, смотрит: глаза его полны слез. Ян не сразу догадывается, в чем дело. Не сразу понимает, что отец мертв. Мария уже увидала и стала бледней покойника. Нервы сдали… Она всегда боялась мертвецов. Ян отводит ее в сторону и усаживает на стул так, чтобы труп не был виден.

Сам он не очень удивлен и расстроен. Словно чужой, разглядывает Ян восковое, высохшее лицо человека на кровати. Давно уже порвались у них те святые, воспетые поэтами узы кровного родства. Лишь на сердце тоскливо и неприятно, как при виде всякого мертвеца.

— Замучили, — с горечью произносит он. — Что им старик сделал плохого?

Мейер сидит, охваченный тяжкой думой: «Чего они хотят достичь? Этак, пожалуй, превратишь в противников даже тех, что по возрасту и мировоззрению мог бы стать опорой старого порядка!»

— А он уже больше не будет ничьей опорой…

Видя, что Ян намерен сказать еще что-то, Мейер подымается, осторожно накрывает покойника простыней и глубоко вздыхает.

— Спи спокойно, старый друг. Я вернулся слишком поздно. Прости, что я не выполнил свой долг перед тобой. Такова уж теперь жизнь. Все мы эгоисты и слепцы. И судьба тоже безглазая…

Он зовет Цериниете.

— До воскресенья покойник останется здесь, — заявляет он властным тоном управляющего. — О похоронах позабочусь я. Глядите, чтобы сюда не забрались кошки, чтобы крысы не обгрызли… И вещи… Молчите! Я знаю! Все, что вы забрали, вернуть. Все, до последней мелочи.

Они уходят. Мейер снова впереди, Ян с Марией следуют чуть поодаль.

Всю дорогу они молчат. У самой школы Мейер наконец оборачивается:

— О том, кто виноват в мучениях и гибели старика, следовало бы задуматься. Они или вы? Вы твердите о новой, высшей правде, — где же она, ваша правда?

Он ускоряет шаг, оставляя Яна и Марию немного позади…

Вечер тянется тихо, монотонно, гнетуще. Мейер отмалчивается, а остальные остерегаются раздражать его. Вначале мамаша еще жалуется на свои болезни, на невнимание к ней, на нестерпимый холод в квартире — на все вокруг. Сейчас Мейера это совсем не трогает. Он смотрит на жену холодно, отчужденно. Мысли его витают где-то далеко.

Мария все еще не может забыть жуткое лицо мертвеца. Она нервно морщится и кутается в платок, будто от озноба. Ее заботит одно: как бы попозже лечь спать, чтобы не пришлось долгую ночь мучиться от бессонницы и страха.

Ян хмур, мрачен, как и все эти дни. Он тоже невольно вспоминает о покойнике. Прошлое назойливо лезет и голову, переплетаясь с уродливым, гнетущим ощущением настоящего…

Около семи часов приходит новый, совсем нежеланный гость: Мартынь… Продрогший, заиндевевший, вконец измотанный. Увидев Мейера, он застывает на пороге.

— О… извините. Я хотел было попросить у брата чего-нибудь поесть. Полчасика отдохнуть и погреться. Не знал, что вы здесь.

— Думали, что меня вообще уже нет. Неприятная неожиданность, не правда ли?

— Ничуть! О вас я не знаю ничего — ни хорошего, ни дурного. Обвинения против вас не доказаны. А я никого не сужу прежде, чем мне не ясна до конца вся вина. Ради чего стал бы я делать для вас исключение?

— Да разве вы не понимаете, что ваше обвинение одновременно и приговор… Самый скорый, беспощадный суд, какой когда-либо существовал. — Спохватившись, он горько усмехается. — Таким был ваш суд, но, к счастью, он просуществовал недолго. Ваше время прошло. Сами-то вы понимаете?

— Совершенно ясно. Стоит только взглянуть на ваше лицо.

— Да разве во мне дело! — Лицо Мейера действительно становится спокойно равнодушным. — По мне, вы можете отдыхать здесь хоть целый час. Не знаю, как посмотрит ваш братец. Он в таких случаях очень… осторожен.

Ян сидит как на иголках.

— Разве я говорю нет… Я с радостью. Если только тебе самому… Мы ведь у самой дороги живем. Тут часто проезжают драгуны.