Сезанн. Жизнь

В подтверждение Шапиро приводит слова Сезанна, адресованные Ренуару. «Шлюхи» – достаточно крепкое словцо, и смысл сказанного одновременно скандальный и интригующий. Но если вдуматься, Сезанн имел в виду совсем не то, что вкладывали в эту реплику Шапиро и его последователи. Даже без учета вторичности пересказа и полувекового интервала принятый перевод известной фразы, брошенной художником, скорее дезориентирует. Сезанн говорил не о «шлюхах» (lessalopes, lesputes). Он имел в виду этаких «фиф», «негодниц» (les bougresses), а это менее сильная семантика и более расхожий оборот речи. (Например, применимый к бумажным цветам – они хоть и неживые, но все равно со временем меняются: «Ces sacr'ees bougresses, elles changent de ton `a la longue»

[28]){228}. Кроме того, он не просто сказал «упускаешь мотив». Сказано было: «Мотив от вас ускользает» («Le motif vous 'echappe»). Суть этих реплик скорее в профессиональной неудовлетворенности, а не в сексуальных переживаниях. Это разговор, а не исповедь. Обращаясь к художнику, Сезанн сетует, что натурщицы меняют позу. Если ты невнимателен, они будут шевелиться, нарушится композиция, и вся работа насмарку. А когда следишь за ними, то отвлекаешься – и ускользает мотив. Ожидать неподвижности нельзя даже от профессиональных натурщиц: Золя услышал об этом от Гийме, когда собирал материал для «Творчества». «Красивые девушки берут много, позируют плохо, могут встать и уйти, когда работа над холстом еще не завершена: что делать художнику?»{229}

С непрофессиональными моделями были свои сложности. Воллар как-то задремал, когда Сезанн писал его портрет. Художник, обычно предельно учтивый со своим торговцем, церемониться не стал: «Слушайте, вы! Поза пропала к чертям! Я серьезно говорю: надо замереть, как яблоко. Яблоко разве шевелится?» «Стоит шелохнуться, – отмечал в свое время художник Морис Дени, – как Сезанн уже недоволен: из-за этого утрачивается ось сосредоточенности»{230}. Отсюда – его многочисленные натюрморты.

Источником пылких измышлений о том, как Сезанн воспринимал обнаженных натурщиц, да и любых женщин, стало литературное произведение: Клод Лантье, alter ego художника в романах Золя. «Творчество», помимо прочего, – «дневник наблюдений», отражающий трудности, которые испытывал герой в отношениях с противоположным полом. «Он относился к ним как неопытный юнец, не знающий женщин, скрывая за грубой фанфаронадой мучительную застенчивость»{231}. Один только вид полуобнаженной женщины под покрывалами приводит его в особое состояние, даже если он просто ее рисует: «Нервная дрожь [inqui'etude nerveuse] сотрясала художника». Натурщицы меняются, а он так и не способен достичь желанной завершенности: надо понимать, что его картина остается несовершенной. Как и он сам.

Потом он принялся за грудь, едва намеченную в наброске. Его возбуждение все увеличивалось… Он вкладывал в работу и целомудренно сдерживаемое обожание женщины, и безумную любовь к вожделенной наготе, которой он никогда не обладал, и бессилие найти удовлетворение, и стремление создать ту плоть, которую он так жаждал прижать к себе трепетными руками. Он гнал из своей мастерской девушек, но обожал их, перенося на свои полотна; он мысленно ласкал и насиловал их, до слез отчаиваясь, что не умеет написать их столь прекрасными и живыми, как ему того хотелось{232}

.

Удовлетворенность творчеством сродни удовлетворенности телесной, как творческое бессилие подобно бессилию плоти. В своих черновиках Золя писал об этом еще более недвусмысленно{233}. В ранних произведениях Золя делает акцент на inqui'etude Лантье и на его боязни женщин – боязни в сочетании с болезненной подозрительностью. В конце романа «Чрево Парижа» невинная шутка по поводу симпатичной девушки заставляет героя произнести знаменитые слова отречения. «Мне не нужны женщины, – заявляет он, – они бы мне только мешали. Я даже не знаю, как подступиться к женщине: всю жизнь боялся попробовать…»{234}

Лантье, которого изобразил Золя, стал оправданием для Гаске и его Сезанна. Гаске немало позаимствовал из «Творчества», создавая плод собственного пылкого воображения, и тот же выразительный отрывок романа у него выглядит совсем цветисто: