Сезон дождей

Евсей Наумович поднял глаза. Круглый циферблат часов сырой лепешкой прильнул к грязной стене. Черная минутная стрелка ощупывала циферблат с неохотой и ленью. Казалось, что часы вообще стоят. Свои, наручные, Евсей Наумович оставил дома, забыл.

А все потому, что его торопил дознаватель, да и дворничиха ворчала, ее дежурство заканчивалось, она спешила на участок. Вообще-то Евсей Наумович мог и отказаться идти в милицию на беседу со следователем – какое он имел отношение к младенцу, которого нашла в мусорном баке соседская собака? Но Евсей Наумович узнал в предъявленной фотографии знакомую особу. Но мог бы и не признать. И сидел бы сейчас дома, радуясь уходу Афанасия. А вот признал! Он и видел-то эту особу всего один-единственный раз. Но чем дольше Евсей Наумович сидел в милиции, ожидая следователя, тем явственней память предъявляла подробности злополучной встречи с особой, запечатленной на фотографии. Еще у нее был кот – да, да кот сидел в каком-то лукошке. Только вот как она с котом оказалась в квартире, Евсей Наумович никак не мог себе объяснить. Что же он скажет следователю, а следователь непременно спросит. В возрасте Евсея Наумовича подобные обстоятельства смешны и нелепы. Может, встать, уйти?! И он будет прав – дознаватель торопил, клялся, что следователь ждет. Да, напрасно он ввязался в эту историю, напрасно. А может сказать, что он ошибся, спутал – фотография не ясная, да и зрительная память его оставляет желать лучшего – годы, непростая личная жизнь одинокого пожилого мужчины. Евсей Наумович пожал плечами и глубоко вздохнул – да, так и сказать следователю: вначале внешность женщины на фотографии ему показалась знакомой, а сейчас он сомневается. И у Евсея Наумовича поднялось настроение, он дерзко, с вывертом взглянул в ту сторону помещения, где за столом сидел дознаватель и сосредоточенно писал, раскрыв желтый планшет.

– Таварыш, – услышал Евсей Наумович шепот со стороны «тигрятника». – памаги, да.

Евсей Наумович обернулся.

Прижатое к сетке ограждения лицо мужчины – осунувшееся и бледное – подтверждало догадку, ведь Евсей Наумович столько лет прожил в Баку и мог безошибочно признать своих бывших земляков.

– Памаги, да. Я плохо говору руски. Пиридет началник, я что скажу, все слова потерял. Он злой будет, мне плохо будет. Скажи ему, мой документ забрали.

– Яхши! Азербайджан дилинда даныш, мян билирам, – великодушно произнес Евсей Наумович, предлагая незнакомцу не мучиться, говорить по-азербайджански, он все поймет.

Мужчина обомлел, отпрянул от сетки, но тут-же вновь прижался к металлическим прутьям, вцепившись пальцами в ржавые переплетения. И принялся торопливо излагать свою историю на родном языке. Он мирный человек, сапожник. У него трое детей, жена. Семья снимает комнату в пригороде, в Сертолово. Приехал за товаром в город. Его остановила милиция, они всегда проверяют людей кавказской внешности, идет война в Чечне, могут быть террористы. Кямал понимает – мужчина назвался Кямалом. Милиционер потребовал у него денег. За что?! Почему?! Документы были в порядке – паспорт, справка о прописке. Милиционер не слушал, отобрал документы, стал требовать денег. Откуда деньги! Кямал уже купил товар – кожзаменитель, резину, клей, нитки, гвозди мелкие. Осталось только купить детям конфеты. Милиционер сказал: мало! Затащил в машину, привез в милицию, посадил в клетку. Еще вчера привез. Ночью пришел пьяный, с товарищем. Начали его бить, требовать деньги, сумку с товаром куда-то выбросили. Но об этом начальнику говорить не надо, начальник может разозлиться, еще хуже будет. Еще сказали – пусть жена деньги принесет. Откуда жена возьмет деньги, да она и не знает, куда его забрали. Если его отпустят, он поедет в Сертолово, достанет деньги, привезет, он согласен. Только пусть ему на автобусный билет дадут и кусок хлеба дадут. Он никому ничего не расскажет, клянусь Аллахом. Жена нервничает, она по-русски тоже не разговаривает. Наверное, бегает на остановку автобуса, ждет, когда Кямал вернется.

Кямал смотрел на Евсея Наумовича затравленным взглядом, не совсем уверенный в том, что этот пожилой мужчина его хорошо понимает. Резкие мешки под его глазами наплывали на запавшие щеки, поросшие короткими иголками сизой небритой щетины.

Система, превратившая беззаконие в закон, давно не удивляла Евсея Наумовича, собственно, всю его сознательную жизнь не удивляла. И там, в Баку, где он родился, где провел детство и юность, беззаконие нередко принимало формы особого бытового придатка. Но там, на востоке, казалось, всегда можно было договориться, там не было той звериной злости, спеси, высокомерия, сознания безнаказанности, которое царило здесь.

Из соседней «дежурной комнаты» то и дело появлялись люди в милицейской форме и пропадали за дверью, ведущей на улицу. Другие вновь возникали и скрывались за дверьми «дежурки». На это время Кямал умолкал, пережидая, потом вновь доверительно тянулся к Евсею Наумовичу.