Сезон дождей

Евсей Наумович молчал. Не от робости, нет. Куда ему робеть в подобной ситуации, с его опытом. Он молчал, потому как прислушивался к себе, серьезно и мучительно, торопил в себе желание. Но память сыграла злую шутку – пробудила образ женщины с котом. Ее мокрое от пота лицо, белые просящие глаза. Может быть, если бы не встреча со следователем, напомнившая ту историю, он сейчас был бы таким же, как Эрик молодцом, – об этом свидетельствовали приглушенные звуки из соседней комнаты. Устойчивая и коварная штука – память. Ведь у него после этого были встречи с женщинами, не частые, но вполне успешные. Однако тогда память берегла его, не подбрасывала сюрпризов, как сейчас.

Луиза выдвинула ящик тумбочки, стоящей у изголовья кровати, извлекла яркую коробочку, достала из нее такой же яркий пакетик, положила его подле коробочки. Сбросила с себя пеньюар, аккуратно повесила на спинку стула. И живо, по-детски, с размаху повалилась на кровать. На мгновенье замерла, тронула рукой место сочленения кроватей – не разъехались ли.

– У Жанки-то тахта огромная, как поле. Жанке повезло, – вздохнула Луиза и, повернувшись на бок, вздыбила бедро, бело-розовое, точно зефир. Небольшая грудь завалилась к чистой простыне. Рыжеватый пышный лобок спрятался между поджатыми ногами.

– Ступай сюда, Сея. Ступай же. Время-то идет.

Она так и сказала «ступай», словно в деревне. Впрочем, и в деревне так уже не говорят, Евсей Наумович поездил корреспондентом в свое время.

– И раздевайся, Сея. Я отвернусь. А то вижу, ты стесняешься, как маленький.

Луиза перевернулась лицом к стене, выставив напоказ тугой зад не девочки, взрослой женщины.

Евсей Наумович сделал несколько шагов, приблизился к кровати, присел. В комнате было тихо. За портьерой угомонились. Странно, дом в самом центре города, на пересечении Невского проспекта и Садовой, а так тихо, подумал Евсей Наумович. Все от того, что дом в глубине двора. И сама квартира – старая петербургская квартира с толщенными стенами, высоченным потолком, камином с тусклыми от времени изразцами, с мебелью тяжелой, темной и какой-то слепой – как бы испускала покой и тишину.

– Ну, Сея?! Ты чего? – Луиза оперлась о согнутый локоть и приподнялась. – Так и будешь сидеть сиднем, деньги-то все равно уплачены.

И она засмеялась, безудержно, как ребенок, обманувший простофилю, потом смолкла и проворила серьезно:

– Давай, Сея, помогу тебе. Только ты не брыкайся.

Евсей Наумович не успел отреагировать, как Луиза развалила змейку куртки и принялась за пуговицы. Высвободила рубашку и, встав на колени, стянула ее с плеч Евсея Наумовича.

– Какой у тебя аппетитный животик, Сея. Мне нравится такой. Спокойный. Такие мужчины не мучают девушек, все мои подруги говорят. А почему? Потому как у мужчин с такими животиками бывают одышки, им не до баловства, – приговаривала Луиза, продолжая распаковывать гостя.

Евсей Наумович не сопротивлялся. Ему было приятно. Словно на приеме у врача.

Луиза распустила пояс брюк, деловито пропустила руку за резинку трусов.

– О-о-о. А ты еще ничего, Сея. Ты еще покажешь мне фокус-покус. Честно говоря, не ожидала, думала промучаюсь с тобой.

Евсей Наумович видел перед собой синие смешливые глаза, красную пластмассовую шпильку в льняных волосах, нежный пушок над тонкой кожей, меленькие морщинки у впадины груди. Евсей Наумович втягивал запах недорогих духов, похожий на запах свежих огурцов или корюшки. И ему нравился такой запах. А она уж и не такая и юная, подумалось Евсею Наумовичу, и от этой мысли ему стало веселее и как-то безответственней.

В нем просыпалось желание.

– Туфли-то сам, Сея. А то я совсем тебя набалую. Скинь их, Сея, туфли-то, – ее голос теперь звучал мягче, словно приоткрылась щелочка куда-то в личное, сокровенное.

С молодой, давно забытой резвостью Евсей Наумович сбросил остатки одежды. Протянул руки навстречу ее теплым, крепким ладоням и завалился боком в постель, перевернулся на живот. Обнял мягкое податливое тело Луизы, ощутил тяжесть ее аккуратной, упругой груди. Но чертова кровать разъехалась. И их обоих плавно затянуло в разверзшуюся яму на спине толстого матраца. Оказавшись на полу между кроватями, как на дне траншеи, Луиза с хохотом запрыгнула обратно на кровать.

– Ой, Сейка, цирк, честное слово, – она подала руку, пытаясь вызволить Евсея Наумовича. – Ну и ну! Чтобы так сразу раздолбать кровати, такого тут сроду не было.

Евсей Наумович грузно перевалился на спину, подобрал ноги.

– О! Чуть было не забыла! – Луиза взяла с тумбочки пакетик, ловко его надорвала и протянула гостю. – Надень, Сея, так надо.

Евсей Наумович за всю свою жизнь никогда не осторожничал. Он растерянно вертел пальцами прохладную тонкую резинку, осыпая ладони какой-то пыльцой.

– Надевай, надевай, – Луиза сложила руки на груди и смотрела вниз, с высоты кровати, как в театре с балкона в партер. – Не можешь. Ладно, давай помогу, – она перехватила резинку и привычно, в одно движение, натянула ее на изнемогающее от вожделения достоинство Евсея Наумовича.