Сезон дождей

Евсей Наумович продолжал молчать. Конечно, разговор с Эриком вроде бы плеснул водой на тлеющие угли, но все равно – жар сохранялся. Не так все просто, как проанализировал ситуацию профессор физики, его добрейший и единственный друг. Вкрадчивый голос следователя Мур-женко продолжал звучать в памяти Евсея Наумовича.

– У тебя прояснилось с командировкой во Францию? – спросил Евсей Наумович.

– Да, – кивнул Эрик Михайлович. – Отпустили на три месяца.

– Мне будет без тебя тоскливо, – вздохнул Евсей Наумович.

– Тебе надо устраивать свою жизнь, Сейка. В твоем возрасте нельзя быть одному.

– А ты? Болтаешься по миру, как Чайльд Гарольд.

– У меня все-таки есть семья. Пусть семья моей сестры, но все равно – близкие люди.

Евсей Наумович приподнял рюмку, но пить не стал. Сейчас Эрик уйдет, и он останется один в этой большой квартире. Столько лет прошло после отъезда близких, казалось, давно должен бы привыкнуть.

– Да, – раздумчиво проговорил Евсей Наумович. – Значит, на метро и домой, как и много лет подряд. Странно, что у тебя нет своего автомобиля. Правда, сейчас гораздо удобней на метро.

– Кстати, об автомобилях. У тебя ведь есть права, ты столько лет шоферил на своем «жигуленке».

– Ну и что?

– Давно хотел тебе предложить. Я куплю нестыдный автомобиль – хоть завтра – и оставлю тебе доверенность: держи у себя, делай что хочешь. Но с условием – когда я в Питере и мне понадобится автомобиль – ты меня выручишь. Думаю, это будет не так уж и часто. А, Евсей?

– Надо подумать.

– Ты обиделся?

– Ну вот еще! Просто неожиданное предложение, – усмехнулся Евсей Наумович. – Не много ли неожиданностей для одного дня?

– Ты все о том? Полагал, что тебя успокоил.

– Успокоил. Но не совсем. Не думаю, что этот Мурженко, следователь по особо важным делам, такой болван.

– Нет, Севка, он не болван. И в истории с сапожником, что ты рассказал. Не окажись тогда посторонних в их застенке, тому сапожнику мало бы не показалось. Мы с тобой, Севка, живем в стране беспредела, где любой чиновник может задумать какую угодно каверзу. В полной уверенности безнаказности. И не ошибется. А в твоей истории, повторяю, тот Мурженко держит в башке какую-то личную комбинацию. Иначе бы он не представился случайным гостем. А вызвал бы в прокуратуру. Официально. Учинил бы допрос под протокол. Честно говоря, думаю, он больше нос к тебе не сунет. Но кто их знает, этих наших чиновных мошенников?! Бывало, ступаешь на пляже по прибрежной морской глади, а нога вместо песка натыкается на корягу или осколок стекла.

Эрик Михайлович решительно подтянул ноги, оперся руками о подлокотники и приподнялся, заронив голову во вздыбленные плечи. Сейчас он походил на крупную хищную птицу, сидящую на ветке.

– У тебя уютно, но возвращаться все-таки придется, – он подержал себя на весу, потом вновь опустился в кресло. – Хочу тебя спросить, Севка. По моей работе в Севре, я недельки две проведу в Колумбийском университете, в Нью-Йорке, в командировке. Навестить Наталью и Андрона?

– Зачем? – быстро отреагировал Евсей Наумович.

– Ну, повидаюсь. Словом, как угодно – могу и не навещать. – В голосе Эрика Михайловича проскользнула досада.

– Не хочется, чтобы ты выслушивал какую-нибудь давно забытую дребедень в мой адрес, – вздохнул Евсей Наумович. – Впрочем, поступай как находишь нужным. – Он ушел в кабинет переписать на листок нью-йоркский номер телефона бывшей жены и вернулся в прихожую, где дожидался Эрик Михайлович.

Прозрачная вечерняя мглистость, что стекала с окон просторной квартиры, темнела, насыщалась, превращаясь в ночной свет. В такие часы Евсею Наумовичу казалось, что темень проникает и в его тело. И он физически сливается с этим ночным светом, отсекая себя от всего, что раскинулось за стенами квартиры. Вместе с каким-то материальным ощущением одиночества его сознанием одолевали вопросы. Вопросы слетались подобно мухам на сладкое. В былые годы вопросы и ответы на них взаимно уравновешивались и, более того, ответов оказывалось гораздо больше. Но со временем ответов становилось все меньше, а вопросов все больше. Казалось, наоборот – жизненный опыт благоприятствовал именно ответам, ан – нет. Вопросы подавляли. А те ответы, что оставались, звучали так жалко, наивно и смешно, что превращали жизнь в какой-то абсурд. Вопросы же разили острыми своими пиками точно и безжалостно. Почему на протяжении долгой жизни, он, Евсей Наумович Дубровский, вместо того чтобы обретать – терял?!