Сезон дождей

Приятели засмеялись. Ощущение детского стыда, с которым они покинули дом на Садовой улице, постепенно пропадало. Причин для стыда и не было, что тут стыдного? Обычное мужское дело, тем более для одиноких мужчин. Но все равно осадок и чувство вины оставались. Хотя они еще и словом не обмолвились о неожиданном приключении. Лишь одну фразу обронил Эрик Михайлович, когда спускались по грязной обшарпанной лестнице: «Достоевщина и только». Еще Евсей Наумович спросил со смирением: «Надеюсь, ты не очень потратился?» – «Чепуха, – ответил Эрик Михайлович. – Не думай об этом». И все! Эрик Михайлович предложил взять такси и отправиться к нему домой – сестра будет довольна, она считала Евсея Наумовича близким их семье человеком. Евсей Наумович отказался, он хотел вернуться к себе, остаться одному, и так достаточно впечатлений. До улицы Восстания они дойдут, а там и разъедутся в метро, как решили с самого начала. Столько времени провели вместе, а толком поговорить не успели, Евсей Наумович так и не узнал толком, как же обстоят дела его друга.

Эрик Михайлович принялся рассказывать о своих институтских заботах. Встречный людской поток временами их разъединял, приходилось переспрашивать.

– Конечно уходи, – выразил свое мнение Евсей Наумович, выслушав друга. – И не сомневайся! На кой черт тебе эта нервотрепка? Не отпускают, а ты уходи! Когда ты едешь во Францию?

– Через месяц, – ответил Эрик Михайлович. – Серьезный проект под патронажем правительства страны.

– Счастливчик. Будешь работать в Париже.

– Нет, в Севре, под Парижем.

– Уходи. И возраст у нас с тобой…

– Что возраст. Посмотрели бы на нас там, в доме на Садовой, – Эрик Михайлович поддел плечом своего друга.

Евсей Наумович не удержался и захохотал. В голос, клонясь вперед в безудержном приступе.

– Ты что, Севка? – Эрик Михайлович остановился. Евсей Наумович обхватил его за пояс и прильнул к нему плечом.

– Ха-ха-ха. Вспомнил выражение твоего лица, – захлебывался Евсей Наумович.

– Когда увидел вас в окопе между кроватями? – подхватил Эрик Михайлович и тоже захохотал. У него был рыкающий смех с неуловимой паузой. – Да я чуть было не свихнулся! Решил, что ухайдакала тебя девица до смерти. А вначале-то вообще: куда, думаю, вы подевались? В комнате никого. Хорошо, Жанка смекнула, говорит: они за кроватью валяются. Это ж надо. А ты – возраст, возраст. Теперь-то я понимаю, отчего Наташка от тебя сбежала.

Кое-кто из окружающих прохожих улыбался, слыша безудержный хохот двух пожилых мужчин, кое-кто, наоборот, настороженно косился.

– О, бля, надо же, деды накирялись! – бросил какой-то парень, идущий с девушкой и, обернувшись, громко, по-разбойничьи свистнул.

– Ты, что, совсем охренел?! – девушка стукнула парня по затылку.

Тем самым прибавив приятелям веселья.

Они перешли Литейный проспект. В полуподвале бывшего гастронома разместилось кафе. Эрик Михайлович предложил зайти, отметиться рюмкой коньяка. Евсей Наумович наотрез отказался, не преминув вновь вспомнить заведение у гостиницы «Метрополь», откуда и началось их приключение.

– Теперь тебе это не забыть, – вставил Эрик Михайлович. – Знаешь, я тебе позавидовал. Тебе попался роскошный экземпляр, я даже залюбовался, глядя на нее в том окопе. У Рубенса есть портрет инфанты Изабеллы, в Эрмитаже висит. Лицом ну точно та твоя девица. Правда, инфанта в строгом одеянии и в жабо. Но лицом – как две капли воды. Не то, что мне досталась – корова. И дура. Все смотрит на часы и требует угощение. Дал ей пару долларов, пусть сама угощается. Во всем розовый пеньюар виноват, замылил глаза.

У подъезда Дома актера стояло несколько мужчин. То ли они вышли из высоких дубовых дверей Дома, то ли, наоборот, собирались войти. В свое время Евсей Наумович частенько туда хаживал. Особенно в студенческие годы, с известным в городе институтским эстрадным ансамблем. Их «капустники» тепло принимались в Доме, где после спектаклей собиралась актерская братия.

Евсей Наумович и Эрик Михайлович было прошли мимо, но тут один из мужчин громко окликнул Евсея Наумовича.

– Дубровский! Черт бы тебя побрал! Проходишь и скулу воротишь?!

Евсей Наумович обернулся и, узнав Рунича, остановился.

– Это перебор, Дубровский, мы на неделе встречаемся два раза, – громыхал Рунич, пожимая руку Евсея Наумовича. – И не вспоминай о Монтене! Верну я тебе книги, оба тома. – Рунич оглядел Эрика Михайловича: знакомы они, нет?! Не признав, вновь обернулся к Евсею Наумовичу. – Откуда идешь?

– Из Дома журналиста, – весело ответил Евсей Наумович. – Там раздавали подарки ветеранам к ноябрьским праздникам.

– Ну да?! – недоверчиво воскликнул Рунич. – А почему меня не пригласили?

– Нужен ты им очень! – ответил Евсей Наумович.

– Вот хамы! – не успокаивался Рунич и, обернувшись к оставленной компании, крикнул: – Ипат! Поди сюда! Дубровский говорит: подарки к ноябрьским раздавали в Дом-журе ветеранам.

– Врет, – ответил тот, кто отозвался на Ипата. – Я бы знал. И какие там ноябрьские? Такого праздника давно нет. Двенадцать лет на Руси другая власть. Или Дубровский не знает?