Сезон туманов

— Одно время мне едва не помешали. Председатель, этот выживший из ума старик, стал подсчитывать израсходованные на операциях боеприпасы, взрывчатку... Но тут появились вы, и всем стало не до меня.

— Зачем вам понадобилась взрывчатка?

— Вы слишком много хотите знать. Последний раз спрашиваю, есть у вас договор?

— А если нет?

— Это было бы печально. Но я надеюсь, что он у вас есть. И постараюсь в этом убедиться. Арон!

Ротанов решил, что инженер позвал кого-то из своих людей. Но это было не так. Из кустов никто не вышел.

Ротанов услышал лишь протяжный свист, и, прежде чем он понял свою ошибку, тонкая металлическая игла вонзилась ему в запястье.

Почти мгновенно он потерял сознание.

Филин стоял у станка. Ему нравилось работать. Он точно знал, что нужно делать, и испытывал удовлетворение от каждого удачного движения. Одновременно он чувствовал состояние всех сорока человек, находившихся в огромном подземном цехе.

В воздухе плыли запахи разогретого пластика. Тихо ворчали моторы автоматических станков. Пластиковый куб появлялся из щели станка, Филин осторожно брал его, вставлял в коробку контроля и тут же словно превращал самого себя в чуткий измерительный прибор. Если все параметры изготовленной детали соответствовали норме, чувство приятного удовлетворения от хорошо сделанной работы усиливалось. Дефект вызывал огорчение — тем сильнее, чем серьезней была неисправность. Но такое случалось редко, потому что все сорок человек, работавших вместе с ним в цехе, прекрасно знали свое дело. Их умение, навыки каждого из них словно бы поступили в распоряжение Филина: в любую минуту он мог получить дельный совет, не произнеся ни слова, лишь испытав надобность в таком совете или просто ощутив затруднение в работе.

День подходил к концу. Филин не чувствовал ни усталости, ни тяжести. Исчезли мелкие боли, всю жизнь гнездящиеся в человеческом организме. Каждый орган, каждая мышца его обновленного тела функционировали четко и слаженно, без единого сбоя. Он мог бы работать несколько суток подряд с небольшими перерывами для облучения и пополнения запасов энергии, но этого не требовалось. После четырех часов работы каждый мог поступать, как ему вздумается. Большинство оставалось в цехе еще часа на два-три, но Филин так мало знал о своем новом мире, что вышел из цеха сразу же, едва истекло его рабочее время.

На улице в этот час было много прохожих. Как только кто-нибудь попадал в его телепатическую зону, он ощущал волну доброжелательства или равнодушия, чаще доброжелательства, потому что встречные каким-то образом узнавали в нем новичка и старались ободрить его, поддержать. Жаль, нельзя было понять, что они думали о нем. Только общий эмоциональный фон. Он мог воспринимать конкретные слова и мысли лишь в том случае, если они были обращены к нему непосредственно...

Пластариум размещался в большом здании бывшего городского театра. Снаружи такое же запущенное, как и остальные здания города, внутри оно поражало строгой рациональностью отделки. Блестел свежий пластик стенных панелей, никелированные поручни лестниц. Ни одного лишнего украшения, ни одной ненужной детали. Только необходимое. Здесь ничто не должно было отвлекать или рассеивать внимание. Эти залы требовали глубокого сосредоточения, собранности, и уже у входа нужно было создать у тех, кто сюда приходил, соответствующее настроение. Из вестибюля в глубину помещений вели два прохода с черной и белой дверями. Филин впервые пришел сюда, но уже знал о назначении дверей, как знал многое другое, не затрудняя себя особенно выяснением источника новых для него сведений. Можно было выбрать только один зал. Слишком сложной оказалась психологическая настройка.

Не представляя толком, что его ждет за дверями, он остановился в вестибюле и стал наблюдать за посетителями. В черный зал входили задумчиво, сосредоточенно и молчаливо, Туда вели два отдельных входа — для мужчин и женщин. Белый зал казался более гостеприимным. Сюда шли вперемежку мужчины и женщины. Шли группами, чаще вдвоем... Филин выбрал белый зал.

Внутри не оказалось мебели. Стены смыкались в большую ровную полусферу, окрашенную в мягкий кремовый цвет. Стояла абсолютная тишина. Филин никак не мог привыкнуть к этому внешнему отсутствию разговоров. Синглиты все время обменивались информацией, но услышать телепатический поток мыслей мог только тот, к кому он был обращен.

Свет в потолочных панелях начал меркнуть, и вскоре зал погрузился в полный мрак.

Какое-то время тишина и темнота были настолько абсолютными, что Филин стал терять представление о том, где находится. Ему стало неприятно, захотелось выйти — удержало лишь любопытство. Он чувствовал, что напряжение в зале возрастает. Все чего-то ждали в этой черной тишине. И вот оно появилось! Это был всплеск, какой-то всполох света. Он родился из темноты, пронизал ее из конца в конец.