Сезоны

А дело было так. В прошлом году, в ноябре, «горела» путевка в санаторий «Уссури», что под Хабаровском. Как увидел я объявление о путевке, так защемило внутри. «Хорошо бы, — думаю, — в Хабаровске какое-то время пожить, подышать амурским воздухом, наполнить легкие ветром родины, погулять по Карла Маркса, посетить дом на Шевченко, поговорить со старыми соседями, если те еще живы, или вдруг встретить кого-нибудь из пацанов, с которыми прыгал когда-то по обрывам над А. муром». Чем черт не шутит! Ведь ностальгия — она тем нас и берет, что растворяет в прошлом, раскрепощая фантазию. Короче, постучался я сразу в местком за путевкой.

Там, естественно, с радостью, но спрашивают: «Болеешь чем-нибудь?» — «Я? Вроде бы нет. Это уже после сорока, если ничего не болит, думаешь, не умер ли ты». — «А если серьезно? Не нервный? Сходил бы к врачу. Без курортной карты-то нельзя. Может быть, отыщется какая-нибудь болячка?»

Я сходил. К удивлению своему, узнал, что мне даже очень полезно было бы подлечить нервную систему. Нашли у меня какой-то синдром, с тем я и улетел в родные края.

В старом доме на берегу Амура, где мы жили до отъезда в Магадан, осталось только две семьи, где еще помнили меня. Тетя Катя долго рассказывала, кто куда уехал, кто умер. Пришел ее муж, старый румын, который когда-то преподавал скрипку в музыкальной школе, и мы поговорили с ним о проблемах народонаселения и движения материков, о войне и мире, о том, как быстро деградирует молодежь, увлекаясь пустой музыкой, которую «нужно слушать только ногами».

— Вот раньше… — дядя Вася (его так звали, потому что фамилия его была Василиу) засуетился, достал из облезлого черного футляра «прекрасную и очень старую», по его словам, скрипку и выдал бравурную увертюру к «Кармен». Я слушал на въездах скрипучие звуки, и мне было жаль дядю Васю, Жоржа Бизе и чуть-чуть себя.

И на улице не стало веселее. Ноябрьская земля, даже еще не припорошенная снегом, звенела под ногами. Голые остриженные тополя колюче топорщились и наводили уныние. А ко всему — я не встретил ни одного знакомого лица. Вот дома… они почти все остались знакомыми. Так же знакомо сбегали вниз от Карла Маркса улицы. И названия их остались прежними: Тургенева, Комсомольская, Истомина, Калинина, Фрунзе… А людей из моего детства не оказалось. Правда, два раза все же почудилось. Вроде бы «учился я с этим плосколицым парнем», и пока думал, кто бы это мог быть, парень прошел, и я пожалел, что не остановил его. А когда ехал в автобусе, готов был поклясться, что рыженькая женщина, выковыривающая из кошелька застывшими пальцами медь, не кто иная, как Лиза Ломакина из моего четвертого класса. Я даже спросил ее: «Извините, вас не Лизой зовут? Вы, случайно, не учились в пятой школе?» Она ответила: «Нет». А я до сих пор сомневаюсь. Ну, нет так нет…

И вот, не нашедший прошлого, а следовательно, не до конца заглушивший ностальгию, среди праздного, вялого санаторного существования встретил я хабаровчанку Марину, яркую, эффектную, уверенную в себе. Моя землячка недавно окончила фармфакультет мединститута и, как и я, почти случайно попала в санаторий. Не знаю, как это у меня получилось, какие слова нашел, но охмурил я Марину настолько, что, расставаясь, она обещала приехать в наш далекий северный поселок, и не туристкой или знакомой — женой. А я по возвращении всю зиму предвкушал, как здорово будет, когда приедет Марина, как прекрасно заживем мы вместе, когда поженимся, какие веселые и счастливые дни нас ждут впереди.

И ожидания мои сбылись, и теперь я не без тайной гордости шел каждый день в новую камералку под руку со своей Мариной Громовой. Марина работала в лаборатории экспедиции и, кажется, была довольна жизнью. Как раз в эту мою розовую пору произошел случай, который лишний раз напомнил мне истину очевидную, но способную к девальвации и к забвению, с таким вот примерно смыслом: если ты прав, стой в своей правоте до конца, иначе постепенно перестанешь себя уважать.

Сижу я как-то за своим рабочим столом, крепкий чай прихлебываю и просматриваю свежий номер «Реферативного журнала» по специальности. Пролистаешь его, отметишь нужные публикации, о которых вскоре и забудешь, но остается ощущение, что ты идешь в ногу с наукой, по крайней мере стараешься дышать ей в затылок.

Открывается дверь, заходит к нам Арнольд Беленький — старший гидрогеолог из тематической партии. Прозвище у него было — Нолик.

— Как дела, старик? — бодрым голосом обращается он ко мне.

— Скрипим.

— Неплохо скрипите. Премию, говорят, отхватили. Больше всех, говорят.

— Стараемся, Нолик.

— Так я зачем пришел к тебе, Паша, догадываешься?

— Ей-богу нет.

— Ну как же! — сделал он обиженный вид. — Не в курсе, что ли, что тему мы кончили по искусственным запасам?

— Это-то я слыхал! Поздравляю!

— Спасибо, но пока не с чем, потому как, Павел Родионович, без тебя она не может получить официального завершения.

— Понимаю, Арнольд, ты мне хочешь предложить написать рецензию. И чем скорее, тем лучше. Правильно?