Сезоны

А я, воодушевленный такой искренней поддержкой Робертино, готов был развивать свои идеи хоть до ночи, но тут позвонила Наташа — жена Робертино, и он виновато сказал в трубку:

— Иду-иду. Тут мы, понимаешь, с Пашей толкуем о проблемах современной гидрогеологии.

Она, видно, что-то такое ответила ему, что он часто заморгал, без звука опустил трубку и стал поспешно одеваться.

— Молодец, что познакомил меня с этим делом подробно. — И добавил на прощанье: — А теперь стой насмерть, Паша!

Техсовет экспедиции начался в среду сразу же после обеденного перерыва в кабинете начальника экспедиции. Нездоровый ажиотаж вокруг защиты отчета Беленького собрал необычно много народа. Чтобы рассадить приглашенных, принесли все стулья из приемной да еще из камералок прихватили.

— Хватит! — басом сказал Романов Лев Петрович, начальник экспедиции. — Люба, закройте дверь и никого больше не впускать! Успокаивайтесь, товарищи, успокаивайтесь. Не будем тянуть время. У нас сегодня много работы. Два вопроса, — заглянул он в повестку дня, — две защиты отчетов. Первый вопрос — рассмотрим отчет Глушковского поискового отряда. Пожалуйста, Алексей Прокофьевич.

Просто отлично защищался Леша Кобзев. Как песню пел! Правда, и защищать ему особенно нечего было — отчет защитил сам себя, работа его партии защитила. Из пяти рудопроявлений, открытых его партией за два года, два шли под детальные поиски, к тому же вокруг них вырисовывались довольно приличные площади, «зараженные» металлом. В рецензии на отчет Кобзева прилагалась отличная оценка, и техсовет, не долго обсуждая, принял отчет с той же оценкой и рекомендовал его к защите на НТС управления.

Я слушал Кобзева и всю его защиту и внутренне весь сжался, как перед прыжком. Следом предвиделось нечто совсем иное.

И вот оно началось.

Беленькому дали слово для доклада, и он начал. Честное слово, слушал я его и удивлялся тому, как можно блестяще излагать хреновую работу. Беленький говорил солидно, выразительно, подчеркивая важность проблемы, оперируя фразами, которых в отчете не было, выпячивая все положительные моменты, нажимая на объективные трудности. Не избегал он и отрицательных сторон, по которым я в рецензии прошелся, как теперь стало мне ясно, излишне бегло, не утруждая себя доказательствами. Его выступление как бы предвосхищало то, о чем собирался говорить я, но в его интерпретации все выглядело куда как безобидно. Был момент, когда мне даже подумалось: «А действительно ли все так плохо и неприемлемо в отчете, как об этом написано в отзыве?»

Главный всем своим присутствием, всем своим видом показывал свое полное расположение и к отчету, и к его автору. Он не спускал с докладчика глаз, благодушно улыбался, а в самых удачных местах согласно кивал головой, не нарочито, а вроде бы как между прочим, вроде бессознательно. Так меломаны слушают любимые вещи.

Наконец Беленький кончил.

— Спасибо, Арнольд Михайлович, вы уложились точно во время, — похвалил Романов Беленького и спросил: — У кого будут вопросы?

Лев Петрович, целесообразно заслушать отзыв, а потом уже вопросы и к докладчику, и к рецензенту.

Беленький улыбнулся и сел.

Я встал и, волнуясь (наверное, это было всем заметно), сделал следующее вступление:

— Прежде всего я хочу сделать некоторые пояснения членам техсовета.

Главный недоуменно пожал плечами, но я не дал ему вставить слово и быстро продолжил:

— Я хотел бы прежде всего сказать, что обычно рецензент перед тем, как зачитать отзыв, заявляет, что многочисленные замечания в ходе рецензирования автором исправлены и не упоминаются в отзыве. В данном случае этого нельзя сказать, и поэтому прошу научно-технический совет считать сто тридцать четыре не исправленных автором замечания в качестве приложения к рецензии, — я перевел дух и при полном молчании начал читать сакраментальное: на отзыв представлен отчет по теме такой-то, такого-то автора, в стольких-то томах, такой-то объем. Перечисление выходных данных отчета успокоило меня, и, главное, я почувствовал, что своим экспромтом мне сразу же удалось хоть в какой-то мере стереть впечатление от доклада Беленького, мол, забудьте все, что с таким вдохновением излагал вам автор, и слушайте дело. Рецензия была, на мой взгляд, достаточно корректной, но в то же время тон ее мог показаться несколько задиристым, потому что вещи в ней я называл своими именами: слабость — слабостью, неряшливость — неряшливостью, безграмотность — безграмотностью, подтасовку фактов — подтасовкой фактов, незнание материалов — незнанием материалов и т. д.

По тому, как оживлялись лица присутствующих, как Романов отложил свои бумаги и, наставив на меня ухо-локатор, замер, глядя в окно, и как возмущенно главный что-то шептал своему соседу, я почувствовал, что отзыв бьет в цель. И когда я зачитал последнюю фразу рецензии, что работу нельзя считать завершенной, и замолчал, председатель развернулся к главному и не без раздражения спросил:

— Геннадий Андреевич, как это все понять?

Главный помедлил немного, а потом внушительно сказал: