Сфера

— Наши медики чуточку волнуются — у вас тут не все камеры работают, — сказала Мэй как можно беспечнее.

— Правда? — улыбнулся отец. — Может, батарейки проверить? — И подмигнул матери.

— Ребята, — воззвала Мэй. Ее заявление должно прозвучать максимально ясно, это ключевой момент — это нужно ради здоровья родителей и ради всей системы сбора медицинских данных, которую внедряет «Сфера». — Как вас могут качественно лечить, если вы не показываете, что у вас происходит? Все равно что прийти к врачу и отказаться мерить пульс.

— Очень разумное замечание, — сказал отец. — Я считаю, пора нам поесть.

— Мы срочно всё починим, — сказала мать, и так начался очень странный вечер. Родители с готовностью соглашались с любыми аргументами за прозрачность и рьяно кивали, когда Мэй говорила о том, что участие должно быть всеобщим и всецелым, как с вакцинами, которые действуют, только если все проходят полный курс. Они соглашались от души, что бы она ни сказала, и неустанно отпускали комплименты ее убедительности и логике. Ужасно странно; они были слишком уступчивы.

Когда они втроем сели за стол, Мэй сделала нечто неслыханное, понадеявшись, что родители не подпортят эффект, не поведут себя так, будто это неслыханное дело: Мэй сказала тост.

— Я хочу выпить за вас обоих, — произнесла она. — И кстати, еще я хочу выпить за тысячи людей, которые поддерживали вас с моего прошлого приезда.

Мать с отцом натянуто улыбнулись и подняли бокалы. Все молча пожевали, а затем мать, тщательно прожевав и проглотив, улыбнулась и посмотрела прямо в камеру — хотя Мэй не раз и не два просила ее так не поступать.

— Это правда, — сказала мать, — мы получили очень много сообщений.

Включился отец:

— Мама их разбирает, мы каждый день одолеваем по чуть-чуть. Но, хочу сказать, работенка это — ого-го.

Мать положила ладонь на локоть Мэй.

— Не то что мы не благодарны — конечно, нам приятно. Очень. Но я хочу официально сказать — мы просим у всех прощения за задержку с ответами.

— Их там тысячи, — отметил отец, тыча вилкой в салат.

Мать выдавила улыбку:

— И опять же — мы очень ценим эти излияния. Но даже если мы потратим минуту на каждый ответ, нам потребуется тысяча минут. Вы вдумайтесь: шестнадцать часов — только чтобы черкнуть пару слов. Ох батюшки, я как будто жалуюсь.

Мэй порадовалась, когда мать так сказала, потому что это была правда. Родители сетовали на то, что люди за них переживают. Но едва Мэй решила, что мать сейчас пойдет на попятный и попросит всех слать добрые пожелания и дальше, заговорил отец, и стало хуже. Он тоже обратился прямо в объектив:

— Но мы очень просим вас в дальнейшем слать добрые пожелания просто по воздуху. Или, если вы молитесь, — помолитесь за нас, и все. Незачем писать. Просто… — тут он закрыл глаза, крепко зажмурился, — пожелайте нам добра, направьте на нас добрые чувства. Не нужно писем, кваков, ничего такого. Только добрые мысли. По воздуху. Мы больше ни о чем не просим.

— Мне кажется, ты имеешь в виду, — вмешалась Мэй, стараясь держать себя в руках, — что вы не сразу ответите на все сообщения. Но в итоге ответите всем.

Отец и глазом не моргнул:

— Да нет, Мэй, я бы так не сказал. Не хочу ничего обещать. Честно говоря, это все очень мучительно. Многие на нас уже злятся, потому что не получили ответа, когда ждали. Присылают одно сообщение, потом до вечера еще штук десять. «Я что-то не то сказал?» «Простите». «Я лишь пытаюсь помочь». «Да пошли вы». Какие-то невротики, разговаривают сами с собой. И я не хочу обещать этой непрерывной переписки, к которой, видимо, привыкли многие твои друзья.

— Пап. Перестань. Это ужасно.

Мать подалась к Мэй:

— Мэй, папа лишь говорит, что наша жизнь и так уже полна до краев, мы заняты по горло — работа, счета, лечение. Еще шестнадцать лишних часов — это просто нереально. Ты нас понимаешь? Еще раз: я все это говорю с бесконечным уважением и благодарностью к тем, кто желает нам здоровья.

После ужина родители захотели посмотреть кино, и втроем они посмотрели кино — «Основной инстинкт»,[28] на чем настоял отец. Он смотрел «Основной инстинкт» чаще всего, не уставал отмечать аллюзии на Хичкока, многочисленные остроумные поклоны мэтру, хотя в особой любви к Хичкоку вообще-то никогда замечен не был. Мэй давно подозревала, что фильм с его неотступными и многообразными сексуальными подтекстами просто распаляет отца.

Родители смотрели фильм, а Мэй, желая провести время поинтереснее, писала о нем в «Кваке» — отслеживала и комментировала моменты, оскорбительные для ЛГБТ-сообщества. Откликались очень живо, но вскоре Мэй заметила, что на часах уже половина десятого, и решила, что пора двигаться назад в «Сферу».

— Ну, я поеду, — сказала она.

Отец, кажется, блеснул матери глазами — дескать, наконец-то; впрочем, Мэй могла и ошибиться. Она надела куртку, и мать вышла ее проводить с конвертом в руке.

— Мерсер просил тебе передать.

Мэй забрала конверт — обычный конверт, в любом офисе такие. Даже без адреса. Ни имени, ничего.