Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков

Внезапно лицо девушки озарилось радостью, и она улыбнулась. Меньшиков посмотрел туда, куда был направлен ее взгляд. С самолетной стоянки шли двое: Туманов и Гордецкий. Так вот за кого она переживала! А собственно, за кого? Сослуживцы частенько подтрунивали над Гордецким (хмурый вид Туманова не располагал к шуткам), спрашивали, как это он умудряется вместе с другом любить одну? Меньшиков такие подначки пропускал мимо ушей — шутка есть шутка, — но теперь видел: дело вполне серьезное. Девушка влюблена: она вся подалась вперед, готовая броситься летчикам навстречу. Сдерживало ее то ли присутствие людей, то ли еще что-то.

За ней наблюдали многие из тех, кто еще стоял здесь, а она по-прежнему никого не замечала, никого не слышала — все ее внимание, мысли и чувства были там, у Туманова и Гордецкого, а может, у кого-то одного из них. Когда они подошли совсем близко, девушка рванулась к ним и… обвила шею Туманова, трижды поцеловала его, не сдерживая слез. Туманов смутился, неуклюже попытался отстраниться. Девушка, словно опомнившись, повернулась к Гордецкому. Но нетрудно было заметить, что поцелуи ее были не такими искренними и горячими. «Теперь ясно, кого она любит», — подумал Меньшиков. Что ж, вполне резонно: хоть и хорош Гордецкий, а Туманов лучше — и симпатичнее, и сдержаннее, и добрее.

4

…На Луцком и львовском направлениях день 27 июня прошел в упорных и напряженных боях…

(От Советского информбюро)

В столовой царила мрачная, гнетущая обстановка: некоторые столы пустовали, и официантки с опечаленными лицами сновали между ними, боясь встречаться взглядами с вернувшимися из полета летчиками, евшими молча, без всякого аппетита.

Перед Меньшиковым стояли тарелки с мясом и свежими овощами, стакан со сметаной, а он лишь отхлебывал маленькими глотками чай — в горло ничего не лезло, хотя со вчерашнего обеда у него во рту крошки не было. Внутри все закаменело, захолонуло — и чаем не отогреть — от сознания таких потерь: шесть экипажей из семнадцати. Треть! Лучших экипажей. В первом боевом вылете…

Рядом с ним опустился начальник штаба.

— Вы ешьте, товарищ командир, а я буду докладывать, — сказал он и развернул папку. — Есть вопросы срочные. Нашему полку приказано нанести удар по танковой колонне в районе Томашув, Сокаль. Двадцатью четырьмя экипажами. Вылет — в четырнадцать ноль-ноль. Бомбометание — в восемнадцать. Посадка последних экипажей в сумерках. А завтра снова на Бухарест, Констанцу, Сулину.

Подошла официантка.

— Может, съедите что-нибудь, товарищ майор? — спросила она у начальника штаба.

— Нет. А вот чайку выпью с удовольствием.

— Кто летит? — Меньшиков отрезал кусочек мяса и положил в рот. Все же надо подкрепиться. Кто знает, когда теперь удастся попасть в столовую?

— Вторая эскадрилья. Подвесили тридцать тонн бомб. Маршрут очень уж дальний. Всюду, говорят, рыщут фашистские истребители. Положение на фронте серьезное: немцы вышли к Минску, Львову, Вильно. Бомбили Киев, Одессу, Смоленск — Официантка принесла чай. Начальник штаба отхлебнул несколько глотков, глубоко вздохнул и с грустью продолжил: — В нашем районе фрицы, похоже, диверсантов выбросили: во многих местах телефонная связь нарушена.

— Усилили охрану?

— Само собой. Часовых и днем не снимаем.

В штабе Меньшикова поджидал оперуполномоченный капитан Петровский с лицом суровым, официально-предупредительным. Холодно протянул майору руку и, не поинтересовавшись боевым вылетом, пошел следом в кабинет.

— Что-нибудь удалось выяснить? — спросил Меньшиков.

— Ты о диверсантах? — Петровский выдвинул из-под стола стул, сел. — Пока ничего, — помолчал. — Дела очень плохи, Федор Иванович. Диверсанты — цветочки, а ягодки… — Капитан щелкнул костяшками пальцев по столу. — Вам известно, что ночью перед боевым вылетом кто-то отлучался с аэродрома?

— Отлучался? Куда?

— А вот это надо еще выяснить. Ты никого не отпускал?

— Разумеется. — Меньшиков соображал, кто же осмелился нарушить его строгий запрет. Вспомнился разговор Туманова с Гордецким. Почему они не спали и куда шли? Не они ли? — Я слышал голоса летчиков Гордецкого и Туманова. По-моему, только они не спали, — высказал предположение Меньшиков. — А направлялись они к землянке.

— Если бы… — вздохнул Петровский. — Они отлучались в городок.

— Зачем? — Меньшиков спохватился, увидев саркастически-насмешливый взгляд Петровского, и пояснил свое недоумение: — Дисциплинированные, хорошие летчики.

— «Дисциплинированные, хорошие»… — повторил с грустью в голосе Петровский. — Очень уж ты доверчив, Федор Иванович. А знаешь, с кем они встречались?

— Слыхал от летчиков. И видел ее сегодня.

— Кто она?

Меньшиков пожал плечами.

— Похоже, из сельских. Руки крупные, работящие.

— Вот видишь, как обманчива внешность. Она из интеллигентной семьи, дочь бывшего директора Краснодарского универмага Пименова. Слыхал о судебном процессе по делу о спекуляции?

— Нет. Я ведь недавно здесь, на юге… А при чем тут Туманов и Гордецкий?