Сговор остолопов

Когда я увидел ее в последнем ее «инспекционном турне», она была довольно-таки замызганна. Она проехала по всем деревням Юга, обучая негров народным песням, которые сама выучила в Библиотеке Конгресса. Негры же, казалось, предпочитали более современную музыку и с вызовом включали транзисторы на полную громкость, стоило Мирне затянуть одну из своих мрачных панихид. Хоть негры и пытались ее игнорировать, белые проявляли к ней величайший интерес. Банды белых нищебродов и наемных работяг изгоняли ее из деревень, резали ей шины, секли по рукам. Ее травили ищейками, оглушали электрострекалом для скота, ее жевали полицейские собаки, посыпали дробью из ружья. Она обожала каждую минуту такой жизни, довольно-таки гордо демонстрируя мне (и, я мог бы добавить, довольно-таки намекающе) шрам от клыка в верхней части ее бедра. Мой ошеломленный и неверящий взор отметил, что по такому случаю на ней были темные чулки, а вовсе не черные лосины. Крови моей, тем не менее, взыграть не удалось.

Мы действительно обмениваемся корреспонденцией довольно регулярно, причем обычной темой посланий Мирны склонны быть увещевания меня участвовать в лежачих акциях протеста, сидячих акциях протеста, забастовках с омовением и тому подобном. Поскольку, однако, я не принимаю пищу в общественных столовых и не плаваю в воде, советами ее я пренебрегаю. Сопутствующей темой ее корреспонденции является понуждение меня приехать на Манхэттен, дабы мы с нею взметнули ввысь знамя двойного смятения в этой столице механизированных кошмаров. Если мне когда-либо, на самом деле, станет лучше, я могу предпринять такое путешествие. В данный же момент эта маленькая мускусная распутница Минкофф, должно быть, пребывает в тоннеле глубоко под улицами Бронкса — уносится на поезде метрополитена с митинга по поводу социального протеста на оргию народного пения или что похуже. Настанет день, и власти нашего общества, вне всякого сомнения, задержат ее просто за то, что она — это она. Заточение, наконец, сделает ее жизнь значимой и покончит с ее фрустрацией.

Последнее сообщение от нее было еще более дерзостным и оскорбительным, чем обычно. С нею д о лжно иметь дело на ее собственном уровне, а посему я расценил ее так, как расцениваю некондиционные условия труда на фабрике. Слишком долго ограничивал я себя в мильтоновской изоляции и медитации. Мне явно пришло время предпринять дерзкий шаг в наше общество — не в скучной пассивной манере, свойственной школе общественных действий Мирны Минкофф, но с немалым стилем и вкусом.

Вы станете свидетелями определенному мужественному, отважному и агрессивному решению со стороны автора, решению, являющему воинственность, глубину и силу, довольно-таки неожиданные для столь кроткой природы. Завтра я в подробностях обрисую вам свой ответ Мирнам Минкоффым этого мира. Результат этого может, между прочим, свергнуть (и даже слишком буквально) мистера Гонзалеса как некое олицетворение власти внутри «Штанов Леви». С этим извергом должно быть покончено. Одна из наиболее влиятельных организаций по защите гражданских прав, вне всякого сомнения, увенчает меня лаврами.

Почти невыносимая боль прошивает мне пальцы в результате этих чрезмерных писаний. Я вынужден отложить карандаш, мой движитель истины, и омыть свои искалеченные руки в ванночке теплой воды. Моя интенсивная преданность делу справедливости привела к этой продолжительной диатрибе, и я чувствую, как мой круг-в-круге Леви взмывает ввысь до новых успехов и вершин.

Замечание о здоровье: Руки изувечены, клапан временно открыт (наполовину).

Замечание об общественном здравии: Сегодня — ничего; мать снова скрылась, похожая на куртизанку; один из ее пособников, как, вероятно, вам будет небезынтересно узнать, обнаружил свою безнадежность, явив нам в автобусах «Грейхаунда» свой фетиш.

Я собираюсь вознести молитву Св. Мартину де Порре — покровителю мулатов — за наше дело на фабрике. Поскольку его также вызывают против крыс, он, возможно, и в конторе нам поможет.

До следующей встречи,

Гэри, Ваш Воинственный Рабочий Парнишка

* * *

Доктор Тальк закурил «Бенсон-и-Хеджес», выглядывая в окно своего кабинета в Корпусе Общественных Наук. По другую сторону темного студгородка он видел свет в окнах вечерних классов. Весь вечер он обшаривал ящики стола в поисках своих заметок об одном легендарном британском монархе — заметок, торопливо списанных со стостраничного обзора британской истории, который он однажды прочел в карманном издании. Лекцию предстояло читать завтра, а уже — почти половина девятого. Как лектор д-р Тальк был знаменит поверхностным и саркастическим остроумием, а также легко перевариваемыми обобщениями, делавшими его популярным среди студенток и помогавшими скрыть недостаток знаний почти обо всем на свете, а в частности — о британской истории.