Шаг за край

На следующее утро просыпаюсь рано и не понимаю, где я. Прокрутила в уме события вчерашнего вечера, вспомнила про рюмки водки, вонь от готовки на кухне, бобы… хибару, которая теперь моя комната. Вспоминаю, что я не в той комнате, слава богу, а в комнате Ангел. Точно, моя комната для жизни не приспособлена. С усилием заставляю себя выбраться из постели, натягиваю вчерашнюю одежду и иду еще раз взглянуть на соседнее помещение. При солнечном свете комната выглядит еще непригляднее, чем вчера вечером, если такое вообще возможно, хотя я и стараюсь, пусть и ненадолго, забыть о своем милом доме в Чорлтоне, где жила до вчерашнего дня. Решаю, что должна что–то предпринять, иначе, честное слово, непременно сойду с ума. Спускаюсь вниз приготовить чашку чая: в это время, наверное, на кухне никого и, будем надеяться, можно будет попросту стянуть пакетики с заваркой и молоко, вот до чего мне хочется чаю. Красный пластиковый чайник выглядит гадко, внутри весь в накипи, а снаружи на нем такой слой грязи, что легко можно ногтем свое имя выцарапать. Все кружки в пятнах, большинство с щербинами. Я полазила по полкам над раковиной и нашла пачку заварных пакетиков. Как раз когда я лью кипяток в самую приличную кружку, какую смогла отыскать, входит Шанель, девица, которой принадлежит этот дом. На ней короткий желтый махровый халатик (на вид потертый), который оставляет открытыми ее длинные худые ноги бегуньи на марафонские дистанции.

— А‑а, — роняет она. — Это ты.

Жутко неловко. Я не видела ее с тех пор, как вчера она захлопнула дверь перед моим носом. Чувствую себя тайком забравшейся в дом воровкой.

— Здрасьте, — мямлю я. — Спасибо, что все же дали мне снять комнату.

— Ангел скажи спасибо, — хмыкает Шанель. — Она за тебя горой встала. Как я понимаю, опять концерт устраивает, изображая добрую самаритянку; пусть, думаю, ей, должно, от этого легче дышится.

Не знаю, что на это сказать, так что просто вежливо улыбаюсь, отжимаю чайный пакетик о стенку кружки, потом выуживаю его и аккуратно укладываю сверху в переполненное мусорное ведерко.

— Та комната грязновата малость, — продолжает Шанель, уже не так враждебно. — Фидель оставил ее в ненадлежащем состоянии. Я собиралась порядок навести, прежде чем в нее кто другой въедет.

— Я не против сама порядок навести, — говорю я с готовностью. — Я обожаю делать такие вещи. Мне все равно нужно постельное белье и всякие мелочи купить, так что я заодно еще кое–что прихвачу — сама и заплачу, конечно. Тут поблизости есть «Икеа» или нечто в том же духе?

Шанель, похоже, нравится направление, какое принимает наш разговор, теперь она уже почти дружелюбна. Снабжает меня подробными указаниями, как добраться до какого–то Эдмонтона, и одалживает немного своего молока, которое принесла с собой из холодильника, стоящего в ее комнате. Меня, считай, облагодетельствовали.

«Икеа» как раз открывалась, когда я туда добралась, и, поскольку сегодня вторник, да еще и утро, магазин практически вымер. Чувствую себя крошечной и одинокой, поднимаясь на эскалаторе внутрь громадного синего здания, прихватываю большой желтый мешок для покупок и устремляюсь к закупочным приключениям, следуя за указателями–стрелками, как та Дороти[7], мимо ярких малогабаритных кухонь, по расположенным толком зазывным складским проходам, обходя уютные притягательные гостиные. Я делаю все как надо и чувствую себя почти нормально, словно я обычная очередная покупательница, — пока не делаю еще один поворот на колдовском пути и не оказываюсь вдруг нежданно–негаданно в детском отделе. Кроватки в виде автомашин и игрушечные комоды–драконы, громадные ящики, полные симпатичных игрушек, стеной окружают меня со всех сторон. Маленькая девчушка неспешно ковыляет рядом, держа в руках обезьянку, и широко улыбается матери, которая убеждает ее положить игрушку на место. Мое сознание взрывает образ моего мальчика, боль в груди напоминает, что я, несмотря ни на что, еще жива, не застряла в радужных мечтаниях, и я продолжаю свой путь, уже совсем перейдя на бег, опустив голову и не поднимая глаз, пока не достигаю конца. Тяжко дыша, прислоняюсь к стеллажу, уставившись в стену рядом с лифтами, и очень хочу в этот миг бросить все, не быть здесь, раствориться в небытии.

Это слишком.