Шаг за шагом

Во-вторых, как Василий Андреич, так и Ирина Васильевна, знавшие по письмам отвращение сына к коронной службе, втайне надеялись, что с приездом его они успеют общими силами победить в нем это чувство, казавшееся им одной легкомысленной прихотью. По их мнению, молодой человек из благородного звания должен был непременно служить; иначе, работай этот молодой человек хоть как вол, он все-таки оставался бы в их глазах не больше, как праздношатающимся. На занятие сына литературой старики Светловы смотрели еще менее одобрительно. «Сочинители, батюшка, все были горькие пьяницы; да и уж какое это занятие — все описывать да выставлять в насмешку», — замечала не раз Ирина Васильевна с приезда Александру Васильичу, заставая его иногда ночью за письменной работой. Василий Андреич хоть и не совсем разделял мнение жены на этот счет, тем не менее и он не одобрял таких занятий сына. «Еще попадешься, парень», — замечал ему обыкновенно старик. Но, главное, им не давали покою и огорчали их беспрестанные вопросы родных и знакомых: «Что, Василий Андреич, не определили еще сынка-то на службу?» или: «Какой у вас молодец сынок-то, Ирина Васильевна; поди, прямо чиновником особых поручений к генерал-губернатору поступит? Пора бы уж ему и послужить». «Пускай отдохнет немного с ученья», — как-то сдержанно отвечали старики на все эти замечания и невесело опускали свои седые головы. Дело в том, что они больше всего желали, чтоб их любимое детище пользовалось в родном городе общим заслуженным почетом, — это было мечтой, манией их последних лет, — а почет старики понимали только внешний, чиновный. Им, правда, то и дело приходилось слышать похвалы уму и образованию сына даже от таких почтенных лиц, на отзывы которых они вполне полагались; но все-таки крупный чин или солидный орден на шее не могли сравниться в их глазах ни с какими восторженными похвалами. Эта черта противоречила, по-видимому, и основному характеру Василья Андреича, никогда не кичившегося своим статским советничеством, и убеждениям Ирины Васильевны, часто проповедовавшей евангельское смирение, тем не менее черта эта существовала у них: она вообще свойственна людям, поднявшимся из ничего до заметного положения в обществе.

И вот, в начале третьей недели с приезда сына, старик Светлов, все о чем-то надумывавшийся перед этим, вошел однажды вечером к нему в кабинет с серьезным, несколько смущенным лицом. Александр Васильич писал корреспонденцию в Петербург.

— А я хотел с тобой поговорить делом… — сказал отец, садясь напротив сына, у стола, и сосредоточенно затягиваясь трубкой.

— Что тебе угодно, папа? Я не особенно занят; это можно и завтра кончить, — заметил Александр Васильич, указав на мелко исписанный почтовый лист бумаги большого формата, и отложил его в сторону.

— Ты вот все пишешь да пишешь, а когда же ты, парень, думаешь на службу поступить? — спросил старик, стараясь не смотреть на сына.

Александра Васильича не особенно удивил этот прямой вопрос: раньше на него уже делали несколько темных намеков. Молодой человек подумал и отвечал твердо:

— Я совсем не думаю служить, папа.

— Не ду-у-маешь? — угрюмо переспросил Василий Андреич, растягивая это слово. — Вот тебе и раз! Так ты о чем же думаешь-то после этого? делать-то ты с собой что хочешь?

— Как что? — ответил спокойно сын, — работать буду. Да я уж и теперь работаю; а вот скоро у меня еще и уроки будут, мне уж обещали.

— Какие же это такие уроки, братец? В учителя, что ли, ты поступаешь?

— Да, детей буду учить.

— Хорошо, детей будешь учить… да служба-то это какая, я спрашиваю: коронная, что ли? — еще угрюмее спросил старик.

— Нет, частная; я в частных домах буду заниматься.

— Немногого же ты, парень, хочешь! А жить-то ты чем будешь? — заметил несколько насмешливо Василий Андреич.

— Этим и буду жить.

— Да ведь чудак ты, братец: служба-то ведь выгоднее; она тебя и на старости обеспечивает.

— Не все то хорошо, папа, что выгодно, — по-прежнему спокойно ответил Александр Васильич.

Ирина Васильевна, сидевшая в это время в зале и слышавшая последние слова сына, не утерпела и тотчас же появилась на пороге его комнаты с вязаньем в руках.

— Ну уж, батюшка, выдумал же ты чего — уроками жить. Последнее дело; только нас с отцом острамишь. Вон посмотри-ка у Падериных-то сын: уж на что они богачи, а тоже служит; университетский, как ты же, не меньше тебя учен, — сказала она с затаенным раздражением в голосе сыну.

— Постой, мать, дай нам поговорить толком, — остановил ее Василий Андреич.

Ирина Васильевна ушла, приговаривая дорогой: «Уж коли в эти годы не служить, так чего и будет… выдумал что!»

— Тебе, парень, может, проситься на службу не хочется, кланяться лень, — так я сам к генерал-губернатору съезжу, а не то дядя Соснин вон похлопочет, — заметил Василий Андреич вкрадчиво сыну.

— Знаешь, что я тебе скажу, папа, — сказал Александр Васильич серьезно и твердо, — ты лучше оставь этот разговор в покое. У меня есть привычка — что сказать, то и сделать: я тебе сказал, что не намерен служить, — и не буду.