Шаги по земле

Классный руководитель, который присматривал за нами, по моему виду понял, что дело плохо — я побледнела и весьма красноречиво обещала укатиться в обморок. Такого поворота событий никто не ждал, наступила полная растерянность — с нами не было ни аптечки, ни даже воды, да и кусты с тенью находились вне поля, на расстоянии, которое осилить я не могла. И тут на своей двуколке приехал бригадир — проверить, как идут работы. Классный руководитель упрекнул его в отсутствии на поле воды и попросил отвезти меня в больницу. Безмерна человеческая беспечность — меня, симпатичную девочку тринадцати лет, отправили одну с незнакомым мужиком, даже не дав кого-нибудь в сопровождение.

Ехать нам предстояло не больше пяти километров, причем по простому и понятному маршруту: по прямой выехать с поля на большак и по большаку поехать налево, что привело бы к цели. И все. Там, в центре села, эта дорога упиралась в больничные ворота.

Чем этот мужик думал, что собирался делать и почему не поехал правильным путем, можно лишь предполагать. Выехав на большак, он не повернул налево, а пересек его и направился в балку, по дну которой протекала Осокоревка. Склон был довольно крутой. Но не это вывело из себя лошадь, которая была умной и норовила ехать не прямо к реке, а по дуге, как обычно ездят по крутым горкам. Ее испугало состояние хозяина. Несмотря на то что она бежала на пределе возможностей, он постоянно понукал ее, распалено, с одержимым азартом. Это и я отмечала, оставаясь безучастной ко всему в силу коматозного состояния, а также запечатлела в памяти, как лошадь прядала ушами, поворачивала голову набок, стараясь увидеть возницу и лучше понять его намерения. Но дядька гнал ее и гнал, будто сумасшедший. Она очень старалась, бежала изо всех сил и по полю, и через большак, идущий в село, и на спуске в балку, и уже просто не могла убыстрить темп. Мужик вел себя все более странно, бил ее вожжами по крупу, орал. Наконец лошадь не выдержала — споткнулась и упала, а разогнанная двуколка кувыркнулась, полетела через ее голову дальше вниз. При первом же качке оторвавшейся от земли коляски я, обмякшая от боли, кулем вывались на землю и почти не пострадала, только испугалась. А бригадир как подброшенный перевернулся вверх тормашками, упал перед мордой лошади, и угодил под свалившуюся на него коляску.

Я сидела на мягкой траве и смотрела, как он лежит недвижимо, треснутый коляской со всего маху. Но вот он зашевелился, выполз из-под нее, освободил от узды коня, помог ему подняться, поставил коляску на колеса и заново собрал ее. Мужик был плох, очень помят, лицо в ссадинах, к тому же напуган — случилось то, чего не должно было случиться. Когда все было готово и мы сели на прежние места, он направил двуколку вдоль речки, чтобы проверить, цела ли лошадь, а потом вырулил на большак, что надо было сделать с самого начала, и поехал в село, больше не фокусничая. Подвозя меня к больнице, видимо, сообразил, что случай с аварией не останется тайной и тогда ему придется ответить, зачем он стремился увезти меня в балку. Думаю, это грозило ему более чем неприятностями, это была попытка злодеяния. И он начал просить меня никому не рассказывать о происшествии. Я обещала, но все равно родителям рассказала.

Больше этого мужика я в селе не видела. А лошадь его, свою спасительницу, помню и удивляюсь ее поступку, явно сознательному.

При медицинском обследовании мне диагностировали кардионевроз и освободили от весенних полевых работ. Действительно, в зрелом возрасте я начала ощущать сильное утомление даже при небольших физических нагрузках, сдавленность в горле и удушье, невозможность сделать свободный и глубокий вдох, у меня появилась склонность к обморокам. Понятно, что мне вредно было жить в атмосфере постоянного беспокойства, царящего в нашей семье. Но что могли поделать папа или сестра, если они его излучали на окружающих исключительно по своей несчастной природе?

Студенческая юность

1. Поступление в университет