Шаговая улица

Микрорайон знали все, он был один на весь город: гигантские вздыбленные бетонные складки среди поросли одноэтажных потемневших хаток. Ошибиться было трудно.

"Три большое, пять слоистое и горизонтальное, семь угловое, нервное и вертикальное, пять энергичное, десятичное", - счет шел сам собой.

Три пятиэтажных семиподъездных дома стояли в пятидесяти метрах друг от друга, плоскопараллельные множественными одинаковыми квадратными зевиками окон и разграниченные пунктиром обшарпанных деревянных столов, вкопанных в палисадниках по обе стороны центрального здания.

В Микрорайоне каждый знал каждого, здесь вся жизнь текла на виду: люди появлялись на свет, росли, начинали выпивать и гулять, женились, выходили замуж. Постоянно беременели бабы, а мужики изредка бросали семьи, или уходя в вечный запой, или уезжая в сытные места. Много рожали и часто ходили в баню, регулярно пороли детей, шумно скандалили и мирились, чинили мотоциклы и велосипеды, латали сети, развешивали белье, - и все под неусыпным множественным оком тройного жилищного дива - Микрорайона, возвышавшегося незатейливыми прямыми углами своих панелей, как напоминание о попытке далеких властей малой кровью решить квартирный вопрос.

Достаточно было почтальону, кривоногой Любе, подойти к торцу среднего дома и крикнуть "Тимохин, телеграмма от тестя!" или "Переломов, получи письмо падчерицы!", как открывалось какое-нибудь окно и рыжий Тимохин или розовощекий и лысый Переломов высовывались, сверкая голыми телами в проемах маек, и показывали на ближайший к их подъезду деревянный стол. Люба клала почту на нужный стол и уходила.

Газеты и журналы почти никто не выписывал, а если и заводился такой чудак, то ему самому приходилось ходить за корреспонденцией в отделение связи. Обычно, поддавшись общей ауре этого места, через некоторое время чудаки бросали чтение периодики и лишь изредка покупали программу телепередач становились как все.

"А вот этой цифры уже не существует". Ломанными спичечными коробками захрустел гравий под шинами велосипеда - Гриша свернул на дорожку идущую параллельно среднему дому. У предпоследнего подъезда он остановился и спешился. Придерживая одной рукой велосипед, Гриша раскрыл дощатую дверь с кривой, намалеванной черной краской шестеркой и вошел в сумерки помещения.

Справа от небольшой площадки, вверх к квартирам, уходила лестница, ограниченная пыльной стеной и ободранными перилами, а слева в бетонном полу был проломан широкий лаз, прикрытый рассохшимся деревянным щитом.

Гриша прислонил велосипед к стене и щелкнул выключателем. Сквозь доски из отверстия стали пробиваться редкие лучики света. Внизу был подвал, нелегально сооруженный батей в обход всех правил и назло соседям, в котором он оборудовал мастерскую, место для хранения велосипедов, и где размещались разнообразные съедобные припасы. Сейчас там было тихо, но как-то раз, вот также аккуратно войдя в подъезд...

2

- ...и цьелая рота танкистов разместилась у него в доме на постой. - Голос дяди Золи был чуть приглушен стенами, но слова были четко различимы. Гриша, возвращавшийся после вечерней рыбалки, замер у люка. В подвале горел свет, и шла оживленная беседа.

- А кто ж дал указание разместить их у твоего шурина в доме? А? На каком основании? - Батя чем-то зазвенел.

- Пей, Золтан. Водочка подходящая, московская. - Спасибо, Иван Герасимович! Гриша возвращался с рыбалки и хотел убрать спиннинг и корзину для рыбы в подвал, но услышал голоса, и, подчинившись неведомой магнетической силе, замер, чутко впитывая в себя все звуки, доносившиеся снизу.

- Й-еху, хороша! Московская не павьяний варьянт, не торопецкая!

Запахло смородиной и чесноком. Ирина Вячеславовна всегда засаливала огурцы с большим количеством смородинового листа и обязательно клала пару целых головок чеснока на кадушку.