Шахта

Михаил и сам того не заметил, как вылез через окно в сад, прошел за кусты смородины и упал в листву меж ними и забором.

Думать ни о чем больше не хотел, не мог. В голове что-то погудывало, как далекий подземный обвал. Вплотную перед глазами дрогнул лист с тугими толстыми прожилками, точно ребра лодки. Меж прожилками — рыхлой трухлявой ржавью — ткань листа: «Издалека-то... — подумал. — А вплотную — грубо!» Поглядел на солнце. Оно еще высоко стояло над хребтиной сопки, и на него можно было во все глаза смотреть через белесую мутцу облаков. «Вот же видишь? Чего тебе? Чего тебе...»

Опустился подбородком в уют рук, глядел, как покачиваются желто-зеленые венцы укропа, слушал сонный шелестящий шумок растительности. Покой безмерный, а в душе непокоя так до конца и не унял.

4

Костя Богунков, звеньевой смены, с Михаилом встретился в бытовом комбинате, у ламповой. Тело Кости было так выморено работой, что казалось выточенным из камня, и даже круглое с мелкими чертами лицо не облекалось, а вроде как с натягом оплелось мышцами.

— Живая? — спросил Михаил о лаве.

— Стонет, — ответил Костя. — Не дали вчера кострить?

— Не дали, — вздохнул Михаил. — Надо было самому Комарову звонить. Я тоже что-то сплоховал.

Помолчали. Костя пытливо и долго глядел на Михаила.

— Ты вроде как не в себе? — спросил участливо.

— Да нет, как всегда будто... — Михаил отвел глаза.

— Как всегда, — раздумчиво повторил Костя. Снял каску, рукавом обмахнул с лица пыль. — Да нет, не как всегда, — возразил, озаботив добрые глаза. — Лицо не такое... Ты вот что: переходи в наше звено, — выстроил свою догадку. — Таких людей не найдешь на всей шахте. — Костя явно имел в виду Азоркина с Колыбаевым. — Чужие они тебе. Диву даюсь твоему терпению.

— Разве они лучше станут, если я уйду? — свел все к шутке Михаил, легонько хлопнув друга по плечу,

— Не нравишься ты мне...

— А я и сам себе не нравлюсь...

Костино участие теплой волной окатило сердце, и совсем не к месту и не ко времени (самому пора в клеть, а Косте осклизлую от пота и грязи нуду-спецовку лишние минуты на плечах держать невмочь) потянуло к задушевности.

— Я, Костя, что-то сдавать стал.

— Чего это?

— А черт его... То ли телом ослабел, то ли еще того хуже... Вчера на смене наплыло. И теперь вот иду, и это... мысли разные.

— Хреновые мысли, если разные, — сказал Костя. А ему шибко-то не перечь. Не гляди, что глаза добрые, — характер, когда надо, проявить может, взглядом камень отодвинет.

— Хреновые, значит, — согласился Михаил. — Раньше бывало, но как-то полегче, а тут душу в узел завязывает. У тебя такое было, нет?

Михаилу очень хотелось услышать что-то ободряющее, но тот в пол глядел, ушел весь в себя.

— Товарищ! — неожиданно окликнул Костя мимо идущего рабочего. — Дай нам по одной в зубы, чтоб дым пошел! — И к Михаилу: — Ты Ваню Васильева хоронил? Да нет, тебя не было тогда. Ушли все с кладбища, а я остался. Сижу. А закат... Какой был закат!.. Думаю: «Ваня ты Ваня... Никогда больше закат ты не увидишь!..» Вот тут и садануло под сердце: «А при жизни много ли он закатов насмотрелся?..»

— Ты к чему это... невеселое вспоминаешь?

— А к тому, может, и ты сейчас, как я тогда, сердцем надсадился... Я ведь даже к Комарову с заявлением бегал. Тот — уговаривать, а потом согласился, только квартира, говорит, у тебя шахтовая — верни. Я — тык-мык... Пока мыкался, и все прошло. И у тебя, Миша, пройдет.

— Долго, коротко ли говорил, а конец один... — вздохнул Михаил.

— Какой ни есть... История, Миша, у нас с тобой одна!..

— Да, это верно, — подтвердил Михаил.

— Ну, ушел бы я, уйди ты, и без нас бы шахту закрыли — тогда другое дело, — продолжал Костя поспокойнее. — А она же без нас жить будет! Мы по двадцать пять тонн лопатами наваливали, по полкилометра ползком лес таскали... Вон шахту куда вытянули — комбайн уж не техника, комплексы на шахте работают. К будущему лету на нашем участке комплекс начнут монтировать. Уйди — разве не обидно будет?.. А уйти можно... Сколько их бродит по земле, казенных людей. А ты себя не забудешь, от себя не откажешься. Может, и в самом деле к тебе в смену добавить кого, а Азоркина забрать? — вернулся к своему Костя. — Это же шахта, разве можно в шахте одному с такими?..

— Чего ты все о них, пошли они к бесу! — Михаил тронул Костю за руку, кивком показал на высокое, под самым потолком окно, а в нем прямоугольник синего до густоты неба, так внезапно ударившего в глаза из каменного проема.

— Иди-ка давай в баню скорей. Иди. Когда-нибудь договорим. — Михаил протянул Косте руку, их ладони сошлись глухо, стукнулись.

Михаил заспешил в сумрак переходной галереи, которая заменяет шахтерам утро и вечер, — чтобы не портить глаза резкой переменой света.