Шаль

— Племянница — не чужой человек.

— Мне родной сын чужой. Племянница — тем более. Идемте, у меня машина неподалеку. С кондиционером, прокатимся с ветерком.

— Вы не ребенок, я не ребенок, — сказала Роза.

— Мне вы этого не докажете, — сказал Перски.

— Я серьезный человек, — сказала Роза. — Не в моих правилах ездить куда глаза глядят.

— Кто сказал, куда глаза глядят? У меня есть на примете одно местечко. — Он задумался. — «Престарелые граждане». Отлично играют в безик.

— Меня это не интересует, — ответила Роза. — Мне ни к чему новые знакомства.

— Тогда в кино. Не любите новых фильмов, поищем старье. С Кларком Гейблом, Джин Харлоу[10].

— Меня это не интересует.

— Поедем на пляж. Как насчет прогулки по берегу?

— Уже погуляла, — сказала Роза.

— Когда же?

— Сегодня вечером. Только что.

— Одна?

— Я кое-что потеряла и ходила искать, — сказала Роза.

— Бедная Люблин, что же вы потеряли?

— Свою жизнь.

Она сказала напрямик — не постеснялась. Раз уж ее трусы пропали, нечего перед ним сдерживаться. Роза представила себе жизнь Перски, до чего же она, должно быть, банальна: пуговицы, всякая мелочь, и сам он такой же. Было ясно, что он принял ее за такую же, как он, пуговицу, уже потрепанную, немодную, закатившуюся во Флориду. Весь Майами-Бич — коробка с никчемными пуговицами.

— Это значит, что вы устали. Я вам вот что скажу, пригласите-ка меня наверх. На чашку чая. Мы с вами побеседуем. У меня в запасе еще несколько идей — завтра мы кое-куда поедем, и вам там понравится.

Чудесным образом ее комната была готова: прибрана, вычищена. Все было разобрано: можно было увидеть, где кончается кровать и начинается стол. Порой бывал такой кавардак — все в кучу. Судьба прибрала ее комнату вовремя — к приходу гостя. Она занялась чаем. Перски положил газету на стол, а сверху поставил промасленный бумажный пакет.

— Крендели! — провозгласил он. — Я купил их, чтобы поесть в машине, но тут очень мило, уютно. У вас уютная комната, Люблин.

— Тесно, — сказала Роза.

— У меня другой подход. Все можно описать как плохое и как хорошее. Выбираешь хорошее — и получается лучше.

— Не люблю себе лгать, — сказала Роза.

— Жизнь коротка, нам всем приходится лгать. Скажите-ка, а у вас есть бумажные салфетки? Впрочем, они ни к чему. Три чашки! Вот удача; обычно у того, кто живет один, столько не бывает. Смотрите: с ванильной глазурью, с шоколадной. И две штуки без глазури. Вам больше нравится с глазурью или без? Какие симпатичные чайные пакетики, в них есть стиль. Ну, Люблин, видите? Все прекрасно.

Он накрыл на стол. И Розе этот угол комнаты показался другим, каким она его еще не видела.

— Не давайте чаю остыть. Помните, я вам утром говорил: чем горячее, тем лучше, — сказал Перски, радостно позвякивая ложечкой. — Так, давайте-ка освободим место на столе…

И положил руку, жирную от кренделей, на Магдину коробку.

— Не трогайте!

— В чем дело? Там кто-то живой? Бомба? Кролик? Что-то хрупкое? А, я догадался — дамская шляпка!

Роза прижала коробку к груди: она чувствовала себя мелкой, незначительной. Здесь все было несущественным, даже глубочайшие тайны бытия. Ей казалось, что ей вырезали самые важные органы и дали ей же в руки. Она дошла до кровати — три шага — и положила коробку на подушку. А когда обернулась, зубы Перски, как обычно, светились независимым блеском.

— Дело в том, — сказал он, — что сегодня вечером я от вас ничего и не ждал. Вам надо все взвесить, это я сразу понял. Вы мне напоминаете сына. Даже чашка чая от вас — это уже что-то, я мог и ее не получить. Завтра у нас будет настоящее свидание. Я ни о чем не расспрашиваю, ничего не требую. Я буду за главного, что скажете?

Роза села.

— Думаю, мне надо убираться отсюда, возвращаться в Нью-Йорк, к племяннице.

— Только не завтра. Меняйте свою жизнь послезавтра, а завтра вы поедете со мной. У нас шесть мероприятий на выбор.

— Что за мероприятия? — с сомнением спросила Роза.

— Доклады. Лекции для тонких натур вроде вашей. Кое-что повозвышеннее безика.

— Я не играю в карты, — признала Роза.

Перски огляделся.

— Книг я тоже не вижу. Хотите, свожу вас в библиотеку?

К горлу комом подкатила благодарность. Он почти понял, какая она, — незаурядная пуговица.

— Я читаю только по-польски, — сказала она. — Не люблю читать по-английски. Литературу нужно читать на родном языке.

— Нет, вы подумайте — литература! Польский — это вам не пятачок за пучок. И на деревьях он не растет. Люблин, вам надо приспособиться. Привыкайте!

— Я ко всему привыкла, — устало сказала она.

— Только не к обычной жизни.

— Моя племянница Стелла, — с расстановкой сказала Роза, — говорит, что у американских кошек девять жизней, а мы — мы даже не кошки, у нас всего три. Жизнь до, жизнь во время и жизнь после. — Она увидела, что Перски не понимает. И сказала: — Жизнь после — это сейчас. Жизнь до — это наша настоящая жизнь, дома, там, где мы родились.

— А во время?

— Когда был Гитлер.

— Бедная Люблин, — сказал Перски.