Шаляпин

Римский-Корсаков познакомил руководителей и артистов Мамонтовского театра с только что законченным произведением во время гастролей театра в Петербурге постом 1898 года. Сразу же было решено, что опера принимается к постановке. Сразу же распределились и роли: Моцарт — В. П. Шкафер, Сальери — Шаляпин. Оперу ставил Мамонтов, но, можно сказать, что душой этой постановки был М. А. Врубель, писавший эскизы декораций и костюмов. Он ввел артистов в атмосферу Вены XVIII века, дал им ощутить стиль времени, раскрыл философскую и психологическую сторону коллизии. В этой работе он проявил себя настоящим режиссером, прекрасно слышащим музыку и постигающим ее движение. Подолгу сидел он на уроках, вслушиваясь в партии исполнителей, прежде чем садиться за эскизы. Его декорации и костюмы полностью соответствовали духу партитуры Римского-Корсакова, над которой с огромным увлечением работал С. В. Рахманинов.

Опера рассчитана на двух исполнителей. И естественно, что Шкафер и Шаляпин сами репетировали все сцены, ища точности в линии взаимодействия внешнего и внутреннего, постигая замысел Пушкина и его выражение средствами музыки.

По общему признанию, наиболее удалась роль Сальери. Впрочем, в самой трагедии Пушкина основное начало конфликта заключено в психологии Сальери, раскрываемой в борьбе с самим собой и смятениях. Поэтому на долю Сальери выпадает главное, ведущее начало в сложном дуэте. Шаляпин играл не просто зависть. Как справедливо в свое время отмечалось, применительно к «Моцарту и Сальери», есть ревность просто, есть ревность Отелло, есть зависть просто, есть зависть Сальери. Шаляпин и играл это сложное понятие, психологически обосновывая каждое душевное движение своего героя и постепенно приводя его к неотвратимому решению.

«Благодаря необыкновенному дару музыкальной декламации, достигающей последней степени совершенства, благодаря неслыханной гибкости шаляпинской вокализации, шаг за шагом развертывается перед зрителем в этой бесконечно льющейся мелодии картина душевного настроения Сальери, глубоко пораженного отравленною стрелою зависти, проходит вся гамма сложных, противоположных ощущений, вся тонкая углубленная психология человека, борющегося между противоположными чувствами: бесконечным преклонением перед гением Моцарта и стремлением устранить его с земной дороги, потому что он слишком ослепителен…»

— так характеризовал исполнение Сальери Э. А. Старк.

Дирижер Д. И. Похитонов вспоминал один эпизод из этого спектакля:

«С величайшим вниманием следил я за игрой Шаляпина во время фортепьянного соло. Пока звучало моцартовское „Аллегретто семпличе“, Шаляпин — Сальери, небрежно откинувшись на спинку стула, спокойно слушал игру Моцарта. Но с первыми мрачными аккордами „grave“ движение руки, помешивавшей чашку кофе, замедлилось и постепенно прекратилось. Шаляпин встал и медленно, обойдя стол, подошел к клавесину, за которым сидел Моцарт. Выражение его лица, темп перехода были замечательной прелюдией к фразам Сальери: „Ты с этим шел ко мне и мог остановиться у трактира…“ И далее: „Какая глубина! Какая смелость и какая стройность!“»

Можно было сыграть злодея, но Шаляпин этого не делает. Сальери в его исполнении не просто ремесленник от музыки, а глубоко несчастный человек, остро ощущающий свою посредственность и потрясенный встречей с гением. Сальери Шаляпина возвышен над общим уровнем завистников. Вот почему конфликт Моцарт — Сальери приобретает подлинно трагедийное звучание.