Шальная магия. Здесь (СИ)

Тонкие пальцы Любы смотрелись по-детски маленькими и слабыми в отцовской ладони – большой, с въевшимся в грубую, кое-где потрескавшуюся кожу машинным маслом. Смотрелись бы, если бы не беспомощность ладони, которая и сжать-то была не силах девичью ладошку.

— Что, пап? Что пообещать? – голос дрожит, как Люба ни сдерживается, и слёзы всё равно текут из глаз.

— Пообещай, что будешь счастливой… — отец замолкает, тяжело переводя дыхание, а потом всё же чуть поворачивает голову к Любе и глядит из-под полуприкрытых век. – Я вот не успел… Всё что-то было нужно – то работать, то мамку твою вылечить…

Он маму любил. Так любил!.. Так преданно, верно, как-то по-собачьи. И только недавно перестал горевать о смерти мамы. Только недавно смирился, перестал, наконец, сокрушаться, что мало сделал, что не успел, что мог бы, а не сделал… Вот, просто вздыхает. А ведь совсем недавно, едва вспоминал её, так и говорить не мог – перехватывало дыхание от слёз.

— …То, чтобы тебя поднять. И не пожил толком. Не порадовался. И теперь уж не успею…

И снова сипло перевел дух. Совсем слабый, даже говорить трудно. А Люба губу закусила – не разрыдаться бы прямо тут, не растечься бы лужей, дослушать бы.

— Внуков бы хоть глазочком… Увидеть… — тяжело ему говорить, и дыхание еле-еле шевелит тяжелую грудную клетку. Вздох. – Не успею. Жаль… Но ты, Любочка… — и голова с седыми влажными прядями тяжело поворачивается к ней ещё чуть-чуть, и морщинистая кожа шеи с отросшей неопрятной щетиной собирается крупными складками, — ты будь счастлива. За себя… за мамку… за меня…

— Папа! Ну что ты говоришь? – губы предательски дрожат и кривятся в плаче, который так и рвётся наружу, не удержать.

— Любася… — натруженная большая рука отца под её пальцами чуть шевелится, и Люба скорее догадывается, чем на самом деле чувствует пожатие, — не спорь…

И Люба снова закусывает губу и кивает, кивает – она не будет спорить, вот, она уже не спорит. Молчит. Слушает. Глотает слёзы.

— Пообещай, что будешь счастливой... Что всё вот это, — глазами показывает отец на культи ног, — не напрасно…

— Обещаю, — сквозь слёзы бормочет она. – Обещаю, пап! Обещаю, что буду счастливой...И за тебя, и за маму.

— И за себя, дочка… — слабо улыбается он, и от улыбки этой ещё горше, потому что совершенно ясно, что осталось отцу совсем немного.

— И за себя, пап, — сквозь слёзы бормочет Люба, утыкаясь мокрым лицом в отцовскую ладонь, что пахнет машинным маслом и железом…

Отец умер той же ночью, и Люба долго ещё плакала, едва улавливала запах машинного масла и железа. Её утешала лишь мысль, что отец всё же успел сказать самое главное – про счастье, про то, как жить и к чему стремиться. И она всю жизнь стремилась – шла к счастью, ждала его, жаждала.

И вот уже можно подвести итог. Счастье было в её жизни? Было. Только совсем мало, какие-то короткие мгновенья. И всё, что у неё осталось, без труда поместилось в этой коробке — фотографии, документы, памятные мелочи.

Нет! Так невозможно! Так — нельзя!

Люба, не вставая с любимого кресла, потянулась за вязанием, быстрым, жадным движением выхватила его из коробки, положила на колени. Едва расправив, схватилась за спицы. Дрожащей рукой провязала одну петлю, другую, третью… Потом —ряд и ещё один. И так ряд за рядом, ряд за рядом, упорно, отрешенно, самозабвенно, и слёзы стали высыхать, а пальцы успокоились и перестали дрожать. Постукивание спиц стало ровным, монотонным, умиротворяющим, всплыл образ Альбины в свадебном платье, её широкая улыбка, высокий мужчина рядом, тоже улыбающийся, старше невесты, но не старик…

И Люба с провалилась в «шальную магию».

Финал. Там

Финал. Там

На утро после скоропалительной свадьбы Альбина проснулась и долго лежала, уткнувшись носом в подушку.

Ещё за несколько дней до торжеств у них с Альбертом состоялся разговор. Оба чувствовали себя неловко, каждый по-своему, но после Альбина наполнилась тонко звенящей благодарностью к человеку за его предупредительность и бережное отношение. За одно это она могла бы его полюбить.

— Я обманулся с вами в лучшую сторону, — с мягкой улыбкой сказал Альберт.

— Почему? — Альбина всё ещё чувствовала неловкость при общении с этим мужчиной, без пяти минут её мужем, и потому часто опускала взгляд в пол, не зная, как себя вести.

— Мадам Ромашканд намекнула, что вы намерены как можно раньше выйти замуж, но не безнадежны, вас можно исправить жесткой рукой. Она то же сказала и Фернону, а Халави едва не силой вписал свое имя в вашу бальную книжку, не желая слушать мадам.

Альбина потрясенно уставилась на Альберта. Он усмехнулся, и устроился поудобнее в кресле, закинув ногу на ногу.

— Поэтому, когда вы ни разу не подняли на меня глаз в танце, я удивился. Потом наши случайные встречи на разных вечерах, когда вы не замечали меня, будто не узнавая. Тоже, знаете ли, странно для девушки, жадно ищущей партии. И когда на осеннем балу к вам подошел господин Халави и вы ему оказали, я был немало удивлен.

Альбина вновь опустила глаза. Она ведь в самом деле не обращала ни на кого внимания, выискивая только Виктора.

Помолчали.