Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона

— Очень хорошо, Май Бао, — кивнула Цзян, а про себя подумала: «Возможно, именно ты и станешь следующей Цзян». Ей был не по душе нынешний избранник дочери — нищий грамотей с мерзкой лиловой отметиной на лице. Она не раз видела, как они трогательно держатся за руки и нежно шепчутся о чем-то. Однако, невзирая на роман с этим юношей, Май Бао продолжала прилежно выполнять обязанности куртизанки: посещала вечеринки и даже одаривала сексуальными забавами наиболее пылких воздыхателей. Влюбленные друг в друга нищие студенты и шлюхи являлись персонажами историй — старинных историй. Хотя Цзян и не могла припомнить ни одной, в которой фигурировал бы студент с багровым родимым пятном.

Ее младшая дочь, Инь Бао, не следовала традиционному поведению. Она не посещала приемов и не желала получать плату лишь дважды в год. Она не ждала, пока кто-то ее уговорит. Она была современной девушкой и спала с любым клиентом, которому были по карману ее услуги. Но при этом Инь Бао заламывала такую цену, которую могли позволить себе только богатые купцы, бандиты и… фань куэй.

Насколько разными были две эти девушки! Но лишь одна из них могла стать Цзян и присоединиться к Договору Бивня.

— Мне нравится ваша идея сделать костюмы для наших клиентов, — заявила Цзян. — У тебя есть еще пожелания, Инь Бао?

— Да. Чтобы наряды легко снимались, — с улыбкой прожженной шлюхи сказала девушка.

— Разумеется, — ответила Цзян и обратилась к старшей дочери: — Это возможно?

— Мама, ведь это всего лишь одежда, а с одеждой я могу делать все, что заблагорассудится.

Цзян кивнула и устремила суровый взгляд на младших дочерей. Обе знали, что лишь одна из них унаследует состояние и положение матери. Им также было известно: чтобы стать Цзян, нужно произвести на свет как минимум двух дочерей. Но они еще были очень молоды, и на то, чтобы родить дочерей, оставалось достаточно времени. По крайней мере, так они полагали.

Глава тринадцатая

ТРИ МОГИЛЫ, ТРИ ВОСПОМИНАНИЯ

Возможно, самой удивительной из перемен в Городе-у-Излучины-Реки были трансформации, происходившие с Сайласом Хордуном. Благодаря магии Шанхая и приезду некой женщины из сельского местечка под названием Хирфорд в груди Сайласа — там, где раньше находился камень, — расцвела любовь.

И так же быстро, как расцвела, любовь эта умерла. Сайлас стоял над могилами и смотрел на могучую Янцзы — там, где, отворачивая от Хуанпу, она делала изгиб и устремлялась к морю. У его ног возвышались три больших могильных холма и один маленький. Здесь покоились три человека, которые были ему близки, и один, которого он никогда не знал.

Отца, как он и просил, кремировали, и Сайлас развеял его прах над западным плесом Хуанпу, где когда-то, приплыв в Китай, высадились Ричард и его брат Макси. Сайлас не мог придумать лучшего места, где могли бы покоиться останки отца. В голову ему даже приходила мысль развеять их по курильням опиума, являвшимся последним пристанищем Ричарда Хордуна, но, несмотря на извращенную притягательность этой идеи, он от нее все же отказался.

Эти могилы и маленький холмик, смотревшие на великую реку, были местом последнего упокоения тех, кого любил Сайлас, и тех, кого любил отец. Ричард сам выбрал это место.

Сайлас опустился на колени и поставил три веточки бамбука в вазочку с узким горлышком, стоявшую у могильного камня. Погладив листья растения, он ощутил жизнь внутри них. Его няня, ама, нечасто разговаривала с ним, но еще мальчиком он провел много ночей, прижимаясь к ее теплой спине, и мускусный запах, исходивший от тела няни, вселял в него чувство уверенности. Сайлас и знал, и не знал ее. Ему приходилось слышать, что там, в Малайе, у няни остались собственные дети, но он никогда не встречался с ними, а сама она не предпринимала никаких попыток воссоединиться со своими малютками. Она просто постоянно присутствовала в его юной жизни, готовая защищать его даже тогда, когда другие не хотели. И все же он не знал о ней практически ничего. Даже ее имя являлось строго охраняемым секретом. К ней, как и ко многим таким же, как она, обращались просто: ама. Она мыла его и знала его тело так, как ни одна другая женщина впоследствии. Сайлас помнил, как стоял голый, покрытый расчесанными укусами москитов, а она бережно смазывала лечебной мазью каждую болячку. Когда она обрабатывала коленку, в которую его укусили аж четыре раза, он прикоснулся к ее волосам, и ама, подняв голову, посмотрела на него. Ее большие карие глаза были широко открыты, она улыбалась. Сайлас редко видел ее улыбку, и поэтому тот случай крепко отпечатался в его памяти. А потом она засмеялась и сказала: «Одевайся, Сайлас».

— Одевайся, Сайлас, — проговорил он вслух. Ветер подхватил его слова, понес их над рекой и дальше — к морю. Посмотрев на могилу, Сайлас увидел, что листочки бамбука уже начали поворачиваться к солнцу.