Шанс, в котором нет правил [черновик]

Но нет, хаосмен все-таки оказался приличным. Поравнявшись с Мандарином он только пробормотал:

— Сигареты плюс?

— Э-э-э… минус, — Мандарин надеялся, что угадал. Изъяснялись хаосмены даже не на жаргоне — любой жаргон упорядочивал речь и тем самым противен был их идеологии. Они говорили какими-то странными словосочетаниями. По-настоящему импровизировать так могли немногие, у остальных выходило натужно. Но этот, кажется, был настоящий…

— Тогда даешь плюс, Гейзенберг, — хаосмен сунул в руку Мандарину нераспечатанную пачку «Альфы» и двинулся дальше. Лицо у него было совершенно белым, даже не питерским, а каким-то совсем уж подвальным.

Мандарин посмотрел на пачку. Поверх стандартной упаковки шла наклейка. «Здоровью вредит ВСЕ»

Против воли Мандарин улыбнулся. Хаосмен был уже где-то сзади. Мандарин оглянулся, махнул ему рукой — а тот вдруг захохотал и пошел колесом. Для хаосмена поведение вполне нормальное.

Мандарин поднялся на крыльцо, тяжелая дубовая дверь с витражными вставками сама раскрылась перед ним. Девушка за конторкой улыбнулась, но как-то… слишком профессионально.

— Мне нужна комната на эту ночь, — сказал Мандарин.

— Молодой человек со мной, — раздался голос со стороны одного из угловых диванчиков в приемной.

Быстро двигаются. Странно, что настолько быстро.

— Я тут был недалеко. В трех кварталах, — пояснил Кошелев. — И решил, что вы пойдете пешком.

Мандарин кивнул и начал запихивать сигареты в карман.

— Вы курите? — удивился Кошелев, принимая у девушки ключ-карту.

— Нет, это… случайно, — Мандарин прикусил язык, сообразив, что ничего он этому объяснять не обязан, и зажмурился от накатившего внезапно непонятного стыда: до жути все это отдавало пошлым съемом. Богатый дяденька-спонсор, глупый молодой писатель, номер на двоих…

Кошелев вошел в номер за ним следом и запер дверь.

— Чего вы ждали? — спросил он.

— Не знаю. У меня в этих делах как-то нет опыта…

— Да, от ассоциаций с сексом никуда не денешься, — Кошелев сел в модное бесформенное кресло, показал Мандарину на кресло напротив. — Даже лексика ведет туда — Поцелуй… И получаемое жертвой удовольствие близко к сексуальному. А может быть и сексуальным, если старший так захочет. Это как перебрасываться мячом, который от каждого броска все больше: ловить ваши импульсы, усиливать, возвращать вам, ловить отражение от вас, усиливать, возвращать…

— Не надо… — Мандарина передернуло. — Если можно — без этого…

— Можно и без этого, — легко согласился Кошелев, — но почему? Результат один. От того, что вы не испытаете удовольствия, ничего не изменится.

— Я не могу объяснить, — Мандарин пожал плечами. Страх куда-то исчез, а что капля пота бежала между лопатками — так это в комнате просто жарко.

— Зато я могу, — в голосе вампира снова прорезалась жесть. — Вы подсознательно хотите выдержать роль. Умирать в сознании того, что вы — герой, а я — негодяй. Но ведь и это полностью зависит от меня и только от меня. С момента начала процесса он находится под контролем старшего. Я могу внушить вам что угодно. И внушу. И вы даете согласие в частности и на это. Или уже не даете?

— Слушайте, — Мандарина осенила идея, — вы в каком возрасте де Сада прочли?

— Уже после инициации. Не приписывайте маркизу чрезмерных заслуг. То, что я излагаю — всего лишь правда факта: старшие контролируют людей. Потому что могут. Единственная причина, она же и следствие. Потому что люди слабее во всех отношениях. Во всех, подчеркиваю. В нравственном тоже — я ведь знаю, как вы жили эти полторы недели. Знаю, что вас бросила невеста. Что люди начали пачками набиваться к вам в друзья — и те, кто вас раньше презирал и подсиживал, и те, кто просто не обращал внимания. И меня вы вызвали не столько потому, что решились наконец-то, сколько потому что ваши же ближние сделали вашу жизнь невыносимой. Отказ от удовольствия — попытка сохранить свой этический приоритет. Не более того.

— Считайте это чем хотите. — где-то там, под поверхностью крутились колесики, перерабатывая, перемалывая ситуацию, белая мука сыпалась в мешки, на будущее, неважно, есть ли оно, это будущее, или нет. Не получалось из Кошелева говардовского злодея, что-то в нем было не так. А… вот что. Он доказывал. Ему было важно, чтобы Мандарин с ним согласился. Чтобы признал его правоту. Значит, можно и не признать.

— Замечательный пас, — Кошелев засмеялся, потом — оказался рядом. Мандарина выдернуло из кресла, стиснуло; сквозь одежду он почувствовал холод чужого тела. Через минуту его осторожно опустили на кровать, сунули в руку полотенце, чтобы он зажал шею.

— Вы меня обманули, — Мандарин не видел его, не видел ничего — только лампочка кое-как пробивалась через мерцающую в глазах радугу.