Шарко

Кристель Верже была симпатичной женщиной ростом не больше метра пятидесяти, но то, чего она не добрала в длину, с успехом переплавилось в добавочную энергию. Она говорила быстро, сновала туда-сюда, принесла пирог, чай, кофе. Николя понимал, что она мучилась из-за исчезновения Летиции – достаточно было глянуть на десяток фотографий юной девушки, развешенных по стенам, – но держалась она прямо и достойно, принимая их как можно лучше, насколько позволяли обстоятельства. Полицейские попросили рассказать историю девушки и о том, как она оказалась в их семье.

– В раннем детстве ее бросила мать, которая была ребенком из Креза.

– Ребенок из Креза? – переспросил Николя, добавляя сахар в кофе.

– Один из ужасных и малоизвестных эпизодов истории нашей страны. Скандал, который разразился только в две тысячи пятом году благодаря ассоциации, решившейся подать жалобу на государство Франция, ни много ни мало. Вы хотите, чтобы я…

– Продолжайте, объясните нам.

– Все началось году в шестидесятом и длилось до восьмидесятых. За двадцать лет Франция привезла в метрополию, иногда силой, более тысячи шестисот реюньонских детей, с тем чтобы заселить департаменты, пострадавшие от исхода людей в города, такие как Крез, Жер, Лозер. Для некоторых наших благонамеренных политиков речь шла о простой миграции, целью которой было интегрировать малышей из неблагополучных семей в лучшие условия, где у них было бы будущее. Идите расскажите это жертвам, потому что они действительно жертвы. Все это было самой откровенной депортацией.

Слово было тяжким, но Кристель Верже хорошо знала, сколько оно весит. Николя почувствовал, какой огонь ненависти она сдерживает у себя внутри. Из ящика она достала старые фотографии:

– Конечно, некоторые из этих детей были сиротами, ими занимался Департамент санитарии и социальных дел, но разве это давало право политикам отрывать их от родных корней и лишать собственной истории, чтобы запихать в какую-то глухомань на земле, которая была им чужой? Дальше, в силу нехватки «исходного материала», начали забирать детей из их родных семей. Морочили голову родителям, заставляя тех приложить большой палец, «подписав» тем самым бумаги, в которых они ничего не понимали. Документы, которые просто-напросто означали, что они отказываются от своих детей.

Она протянула Николя черно-белый снимок. На нем была малолитражка-универсал, остановившаяся посреди дороги. Оттуда выскакивали мужчины с угрожающими лицами. Бегущие дети, залезающие на пальмы или спасающиеся в полях сахарного тростника. Николя передал снимок коллеге.

– Беда приходила в виде этого серого фургончика, – пояснила Верже. – Он был кошмаром всего острова, чем-то вроде чудовища, большим злым волком, о котором были наслышаны все обитатели. Когда он появлялся в деревне, все знали, что он охотится за детьми. Оттуда вылезали чиновники из департамента вместе с сельскими полицейскими и приступали к облаве. Стоило ребенку попасть в фургончик, и все было кончено. Никто его больше не видел.

Оба полицейских были поражены, больше всего их потрясало ощущение, что самые чудовищные события в истории постоянно повторялись, конечно в других формах, но на тех же основаниях. Кристель взяла одну из последних фотографий Летиции и грустно посмотрела на нее.

– «Интеграция» матери Летиции во Франции или, вернее, в метрополии прошла плохо, как, впрочем, и у большинства малышей. Дети – как растения, их нельзя оторвать от корней, не причинив непоправимого вреда. В конечном счете эта мать повторила то, что случилось с ней самой, – она не смогла вырастить своего ребенка и отказалась от него. Помотавшись между социальными приютами, маленькая Летиция в конце концов оказалась у нас, ей было десять лет. Мы являемся приемной семьей уже двадцать пять лет. Ей было здесь хорошо, несмотря на ее вспышки гнева и нелегкий характер.

Николя дал женщине время прийти в себя. Он отпил глоток кофе, заметив по фотографиям, что у семьи Верже своих детей, очевидно, не было. Потом попросил рассказать о тех, с кем общалась Летиция.

– Она была обычной молодой девушкой, как все прочие, я уже говорила вашим коллегам, которые ее искали. Готовилась получить диплом парикмахера, у нее была голубая мечта – делать прически звездам. Но это была ее мечта, и она ее лелеяла. А общалась она со сверстниками, в школе или в молодежном клубе. Она там слушала музыку, смотрела фильмы, играла в пинг-понг. Почему именно ее у нас отняли, а не другую? Почему этот ненормальный накинулся еще на двенадцать человек? Может, у вас есть ответы?

Николя поджал губы. Мадам Верже вела себя так же, как и другие близкие жертв, она ожидала, что копы заполнят гигантские пустоты ее разбившейся жизни.

– Мы работаем над этим не покладая рук. Вы не знаете, у Летиции были татуировки или другие пирсинги, кроме кольца в носу?

– Нет, только кольцо. Мы часто вместе ходили в бассейн. Я бы заметила.

– Она с вами никогда не говорила о… черном лебеде?

– Черном лебеде? Я… Нет, а с какой стати?

– Вы не против, если мы осмотрим ее комнату?