Щедрый Буге

Но по мере того, как разгораются дрова, палатка оживает, наполняется теплом, и ты, только что все и вся проклинавший, добреешь, становишься благодушней. Сидишь усталый, расслабленный и неторопливо выдергиваешь из спутавшейся бороды и усов ледяные сосульки, намерзшие за день. А когда вскипит чайник и выльешь кружку сладкого душистого напитка, то уже готов любому доказывать, что лучше этой палатки и этого горного ключа нет места на земле.

Потом начинаешь заниматься повседневными делами. Колешь дрова, приносишь с ключа воду, достаешь с лабаза продукты, моешь посуду, варишь по очереди с Луксой ужин, завтрак и обед одновременно. Обдираешь тушки. Чуть ли не ежедневно латаешь изодранную одежду, ремонтируешь снаряжение, заряжаешь патроны, делаешь записи в дневнике. После ужина поговоришь с Луксой и ныряешь в спальник до утра.

Спать при таких морозах в ватном мешке, конечно, не то, что в теплом доме на мягкой кровати, но тут главное — правильно настроить себя, осознать неизбежность определенных неудобств. Тогда недостаток комфорта и тепла переносится значительно легче. Я, еще два месяца назад не представлявший, как люди могут зимой жить в матерчатой палатке, теперь считаю это вполне нормальным, а те трудности таежного быта, которые рисует воображение в городе, на самом деле не так велики.

Имея жестяную печь, палатку, спальник, свечи и необходимые запасы, в тайге можно счастливо и безбедно жить не один месяц. А нужно так мало потому, что есть главное — древнее мужское занятие и изумительной неиссякаемой красоты дикая природа, с которой здесь сливаешься.

Только в тайге я понял, каким обилием излишеств окружила вас цивилизация. На самом деле, истинно необходимых для жизни человека предметов не так уж много. Но, к сожалению, потребности человека, особенно горожанина, безграничны. То, что еще вчера было пределом его мечтаний, сегодня норма, назавтра же и этого становится недостаточно. При этом в погоне за материальным благополучием зачастую уже не хватает ни сил, ни времени на развитие и укрепление духа.

ШАТУН

Ни свет, ни заря начал обход Фартового путика, подарившего мне сразу четырех соболей.

Поднимаясь по ключу, заметил под козырьком снежного надува хорошо натоптанную тропку норки. Недолго думая, поставил ловушку. А на том участке, где я снял трех соболей, свежих следов больше нет — отработанная зона. Зато на приманку попалась белка. То, что белка иногда идет на мясо, я знал, но меня поразило, что эта милая симпатяга соблазнилась тушкой своей же соплеменницы.

У края небольшой мари устроился передохнуть на валежине. По небу плыли редкие облака, ярко светило солнце. Недалеко от меня на суку старой березы неподвижно сидела сова. Расстегнув футляр фотоаппарата, стал тихонечко подкрадываться к ней. Сова подпустила метров на двадцать и перелетела через марь на макушку ясеня. Когда я вновь приблизился к ней, она спланировала назад, на то же дерево, на тот же сук, с которого я спугнул ее до этого. Мне думается, что общепринятое мнение о дневной слепоте «мудрой» птицы ошибочно. Возможно, она днем видит хуже, чем ночью, но все таки видит.

Продлив Фартовый на четыре километра и насторожив там шесть капканов, спустился к ключу. Возвращаясь мимо снежного надува, увидел норку, уже беснующуюся в ловушке. При моем появлении она устрашающе ощерилась, зашипела, впилась злым взглядом прямо в глаза. Мускулистое тело находилось в беспрестанном движении, отчего густая, темно-коричневая шубка отливала перламутром.

Когда я попытался прижать ее к снегу, норка с такой яростью бросилась на меня, что почудилось — нет в тайге зверя страшнее. Я, признаться, даже растерялся перед ее безумной храбростью и неистовой решимостью драться с несоизмеримо более сильным противником.

По дороге к палатке стрелял по вылетавшим из-под снега стайкам рябцов. Две замешкавшиеся птицы морозятся теперь на лабазе. Могло быть и больше, если бы не очки: как вскинешь ружье, так линзы от влажного дыхания покрываются налетом изморози. Боюсь, они скоро доведут меня до того, что разобью их о первое попавшееся дерево.

За ужином рассказал Луксе о беличьем каннибализме.

— Так бывает у зверей, когда ум теряют, — подтвердил он. — Соболь соболя в капкане никогда не трогает. Но, помню, как-то один соболь к изюбру прикормился. Я, конечно, сразу капканчик поставил. Прихожу проверять в дужках одна лапа. Вроде ушел соболь, но по следам вяжу, нет, не ушел — другой съел. Снова капкан поставил. Другой опять съел. Я рассердился — не шутка, елка-моталка, два соболя потерял. Наставил много капканов. На другой день прихожу — никого нет. На второй день — два рядом лежат. У одного лопатка выедена. И этого дурной начал есть, да не успел, сам попался, наконец. Рядом гора мяса, а он своих ест, елка-моталка. Совсем дурной.