Щегол

– Чепуха. В России на них бандюги ездят. И еще… – он глубоко затянулся, задержал дым во рту, глаза у него заслезились, замахал руками – ща, ща, ща, погоди, сейчас самое важное скажу, – знаешь, как он ее зовет?

– Котку? – Борис так рьяно звал ее Котку, что все в школе, даже учителя, тоже стали звать ее Котку.

– Точно! – с яростью сказал Борис, изо рта у него валил дым. – Мое имя! Klitchka, которую я придумал! А недавно, знаешь, что в коридоре видел? Как он ее по голове взъерошил!

На журнальном столике вперемешку с какими-то чеками и мелочью валялись несколько подтаявших мятных конфеток из отцовских карманов, я развернул одну и сунул в рот. Я был уже обдолбан, как гвоздь, и сладость огнем заколола во всем теле.

– Взъерошил? – переспросил я, громко щелкая карамелькой. – Чего-чего?

– Ну вот так, – он изобразил, будто треплет кого-то по голове, сделал последнюю затяжку и затушил косяк. – Не знаю слова.

– Я бы на твоем месте не парился, – сказал я, привалившись к дивану, перекатывая голову туда-сюда. – Слушай, обязательно попробуй конфетки. Просто очень вкусно.

Борис с силой провел рукой по лицу, потом потряс головой, как вылезший из воды пес.

– Ух, – сказал он, запустив обе руки в свои спутанные волосы.

– Да. То же самое, – отозвался я после пульсирующей паузы. Мысли были вязкими тянучками, на поверхность всплывали медленно.

– Чего?

– Я обдолбался.

– Да-а? – рассмеялся он. – Сильно?

– Порядочно, дружище.

Конфетка у меня во рту казалась налитой, громадной, размером с булыжник, аж говорить было трудно с ней во рту.

Наступила мирная тишина. Времени было где-то половина шестого вечера, но свет еще был чистым, мощным. У бассейна болтались на веревке несколько моих белых рубашек – ослепительно-белых, они раздувались и хлопали на ветру, будто паруса. Я закрыл глаза – веки прожгло красным, – просел в очень вдруг удобный диван, словно в лодочку на волнах, и принялся думать про Харта Крейна, которого мы проходили на английском. Бруклинский мост. И отчего я никогда не читал этого стихотворения в Нью-Йорке? И отчего никогда не обращал внимания на мост, который видел чуть ли не каждый день? Чайки и головокружительная высь. А в голове кино, обманки-горизонты…

– Так и задушил бы, – вдруг сказал Борис.

– Что? – вздрогнул я, расслышав только слово “задушил” и Борисов узнаваемо опасный тон.

– Тупая тощая курва. Как она меня бесит! – Борис подтолкнул меня плечом. – Да ладно, Поттер. Неужто тебе не хочется стереть эту ухмылочку с ее рожи?

– Ну-у… – откликнулся я, помолчав отупело, вопрос был явно с подвохом. – А что такое “курва”?

– В принципе то же, что и “пизда”.

– А-а.

– Да кто она ваще.

– Ага.

Наступила долгая и какая-то кривая тишина, так что я даже стал подумывать, а не встать ли мне, не включить ли какую-нибудь музыку, я, правда, не мог никак решить какую. Бодрячок казался неуместным, а что-нибудь мрачное и ангстовое мне и того меньше хотелось ставить.

– Эээ, – сказал я, надеясь, что молчание мое было пристойно долгим, – “Война миров” через пятнадцать минут начнется.

– Я ей покажу “Войну миров”, – мрачно сказал Борис.

Он встал.

– Ты куда? – спросил я. – В “КК”?

Борис насупился.

– Смейся-смейся, – горько сказал он, натягивая свой серый sovetskiy плащ. – ККК твоему отцу будет, если он этому мужику не отдаст, что задолжал.

– ККК?

– Кольт, кусты и капец, – сказал Борис с невеселым, каким-то славянским хохотком.

9

Это из какого-то фильма, что ли, думал я. ККК? Откуда он это взял? Я, конечно, постарался выкинуть все, что произошло вечером, из головы, но Борис меня этой своей прощальной репликой здорово напугал, и я еще где-то с час, застыв, пялился в “Войну миров” с выключенным звуком, слушал грохот машинки для приготовления льда и громыхание на ветру зонтика в патио. Попперу передался мой настрой, он был взвинчен не хуже моего и все время резко подлаивал, то и дело спрыгивая с дивана, чтоб разведать, что там за шум у дома, поэтому, когда почти сразу после того, как стемнело, к нам во двор и впрямь завернула машина, он рванул к двери и поднял такой лай, что я перепугался до смерти.

Но это оказался отец. Был он весь помятый, остекленелый, заметно не в духе.

– Пап? – Кайф еще не выветрился до конца, и голос мой звучал укуренно и странновато.

Он остановился у лестницы, посмотрел на меня.

– Тут к тебе мужик заезжал. Мистер Сильвер.

– Да? – вроде бы совсем небрежно переспросил он. Но сам – так и замер, держа руку на перилах.

– Сказал, что пытается тебя разыскать.

– Это когда было? – спросил он, входя в гостиную.

– Сегодня после обеда, часа в четыре, наверное.

– А Ксандра дома была?

– Вообще ее не видел.

Он положил мне руку на плечо и, казалось, на минутку задумался. – Так, – сказал он, – буду признателен, если ты ей ничего не скажешь.