Щегол

Признав свое поражение – ресторан был набит битком, – он сел. Несмотря на то что двигался он очень ловко и изящно, а костюм у него был пошит весьма щегольски для его-то возраста, при взгляде на него на ум мне приходила рыба фугу, или, например, мультяшный качок, или еще вот бравый полицейский, которого надули велосипедным насосом: раздвоенный подбородок, нос картошкой, ротик-щелочка сжался в куриную гузку посередине пухлого, пламенеющего, апоплексически розового личика.

Принесли еду: азиатский фьюжн, хрусткие аркбутаны из вонтонов и зажаренных морских гребешков, Рив, судя по его лицу, не оценил, и я ждал, когда он подберется к тому, что, собственно, хотел мне сказать. В нагрудном кармане у меня лежала сдублированная под копирку фальшивая накладная, которую я выписал на пустой странице старой чековой книжки Велти и датировал пятью годами тому назад, но ее я собирался предъявить только в самом крайнем случае.

Он попросил принести вилку, выудил из своих несколько устрашающего вида “креветок а-ля скорпио” ниточки овощных украшательств, отложил их на краешек тарелки. Потом посмотрел на меня. На ветчинном личике горели острые голубые глазки.

– Я знаю про музей, – сказал он.

– Знаете – что? – спросил я, удивленно вздрогнув.

– Да будет вам. Вы прекрасно понимаете, о чем я.

По хребту пополз страх, но я старательно глядел в тарелку: белый рис, слегка обжаренные овощи, самое простое, что было в меню.

– Мне не слишком хочется об этом говорить, надеюсь, вы поймете. Это для меня больная тема.

– Да, могу себе представить.

Он произнес это таким колким, вызывающим тоном, что я резко вскинул голову.

– Моя мать тогда погибла, вы об этом?

– Да, верно, погибла. – Долгое молчание. – Как и Велтон Блэквелл.

– Верно.

– Ну, слушайте. Об этом во всех газетах писали, право же. Все публично освещалось. Но, – он прошмыгнул кончиком языка по верхней губе, – я вот о чем думаю. Отчего это Джеймс Хобарт всем направо и налево пересказывает эту историю? О том, как вы возникли у него на пороге, с кольцом его партнера в руках? Потому как, если б он держал рот на замке, никто бы вас с ним не связал.

– Не понимаю, о чем вы.

– Вы прекрасно понимаете, о чем я. У вас есть кое-что, что мне нужно. Что, кстати, нужно еще многим людям.

Я перестал жевать, застыв, не донеся палочек до рта. Первым, бездумным порывом было встать и выйти вон из ресторана, но я почти сразу понял, до чего это будет глупо.

Рив откинулся на спинку стула.

– Вы что-то молчите.

– Потому что вы несете какую-то чушь, – резко отозвался я, бросив палочки на стол, на миг – было что-то этакое в моем стремительном жесте – я вдруг вспомнил отца. Как бы он себя повел в такой ситуации?

– Вы как-то разволновались. Интересно, с чего бы?

– Видимо, потому, что это все не имеет никакого отношения к двойному комоду. А я вообще-то думал, что мы из-за него тут с вами сидим.

– Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

– Нет, – недоверчивый хохоток, вышло очень натурально, – боюсь, что не знаю.

– Хотите, чтоб я вам все расписал? Прямо здесь? Нет проблем. Вы, вместе с Белтоном Блэквеллом и его племянницей, втроем были в зале тридцать два, и вы, – медленная, издевательская улыбка, – именно вы были единственным, кто оттуда ушел. И мы же знаем, да, что еще ушло из зала тридцать два, правда?

Чувство было такое, будто у меня вся кровь схлынула в ноги. А кругом – звон приборов, смех, отскакивают эхом голоса от плиток на стенах.

– Понятно теперь? – самодовольно спросил Рив. Он снова принялся за еду. – Все очень просто. Неужели, – заговорил он, будто распекая меня, отложив вилку, – неужели вы думали, что никто так и не сложит два и два? Вы взяли картину, а потом, когда вернули кольцо партнеру Блэквелла, отдали ему и картину тоже, уж почему, не знаю… Отдали-отдали, – сказал он, когда я попытался ему возразить, чуть сдвинув стул, приложив ладонь к глазам козырьком, чтоб заслониться от солнца, – да господи, вы ведь в результате стали воспитанником Джеймса Хобарта, воспитанником! И он с тех самых пор и доит ваш маленький сувенирчик что есть сил, заколачивает на нем денежки.

Заколачивает денежки? Хоби?

– Доит?! – переспросил я, и потом, опомнившись, добавил: – Доит – что?

– Послушайте, этот ваш спектакль про то, что вы, мол, ничего не понимаете, уже начинает меня утомлять.

– Нет, ну правда. Да вы вообще о чем?

Рив поджал губки, видно – доволен собой.