Щенки Земли

В порядке заключения: Книга мне понравилась; думаю, каждому, кто любит книги о художниках и дьявольщине, она бы тоже понравилась.

Позднее:

Кроме лишь часового перерыва на обед, который я откушал вместе с другими заключенными в общей столовой (своего шеф-повара они, должно быть, позаимствовали у Кунард-Лайн!), весь день и половину ночи я работаю… над «чем-то большим», проблески которого появились у меня днем раньше. Это драма, мой девический порыв в этом жанре, и если полная скорость есть признак наличия у нее достоинств, то она должна стать чем-то удивительным: я закончил предварительный набросок половины первого акта! Мне чуть ли не страшно обнародовать ее название. Какая-то часть меня все еще отшатывается от того, чем я занимаюсь, подобно тому, как Бодлер перед копией «Завтрака обнаженной», другая же тяжело дышит от переполняющей ее наглости решиться на это. Такие вот танталовы муки! Теперь, как я понимаю, мне необходимо открыться либо замолчать:

АУШВИТЦ

Комедия

Должно быть, Мордикеево «воспаление разума» заразительно. Ангелы и провозвестники благодати, охраните меня! Я чувствую себя одержимым!

^{18 июня}

Элементы банального Мира:

Часы. Часы коридоров, непомерно большие, рекламирующие своих изготовителей, изо всех сил старающиеся оставаться безучастными, обеспокоенные тем, чтобы не быть обеспокоенными, подобно часам на общественных зданиях. Однако минутная стрелка движется не медленно, не незаметно, не в общем потоке других электрических штуковин, отмеряющих время, а резкими, нервирующими полуминутными прыжками, квантами времени. Эта стрелка, тоже стрела, но стрела, прямолинейное движение которой переделано на круговое: сперва резкий звук освобождения натянутой тетивы, вслед за которым идет смертельно-безошибочный удар; потом стрела некоторое время подрагивает, вонзившись в мишень. Очень не хочется справляться о времени по такому устройству.

Отсутствие признаков природы. Достаточно перечислить некоторые из отсутствующих: солнце и сопутствующие явления; цвета, любые, но не те, что разбросаны по нашим стенам или что мы носим на себе, любые, которые мы

не имеем возможности выразить никаким условием их существования; автомобили, или корабли, или повозки, или маленькие дирижабли, или любые видимые средства транспорта (мы всюду ходим, мы ходим даже в лифтах); дождь, ветер, любые условные признаки климата; ландшафт (какими роскошными для ощущений могли бы показаться даже прерии Небраски — что там, даже бесконечные пустыни), морской пейзаж, небо, деревья, трава, вспаханное поле, жизнь — любая жизнь, кроме нашего собственного упадка существования. Даже не очень природные признаки, какие мы еще обнаруживаем у себя, — давным-давно известные вещи вроде дверей, стульев, ваз для фруктов, графинов для воды, изношенной обуви — кажется, носят некий единый гипотетический характер В конечном счете окружающая обстановка, видимо, просто перестает быть различимой. (Это мое наблюдение — всего лишь подтверждение мысли, высказанной Барри Мидом.)

Предписания моды. Словно пародируя своего рода неограниченную свободу, которая нам здесь дозволяется, заключенные стремятся к излишествам и абсурдному дендизму; они алчут не столько хорошо одеваться, сколько быть на самом верху чего-то Его или Вечного Времени, которое считается здесь верхом. Парики, шпоры, пудры, духи, снаряжение для подводного погружения и горнолыжная экипировка — все что угодно. Потом, так же бурно, как и распускались, эти цветы вянут; утренний эстет становится после полудня аскетом, одетым в неописуемую собственного изготовления тюремную одежду, более тюремную, чем в любой уважающей себя каторжной тюрьме видывали на заключенных. Думаю, дендизм — это тоскливое выражение сопричастности к внешнему миру и прошлому; реакция на него оказывается выражением отчаяния, что этой сопричастности не может быть никогда.