Щенки Земли

Наихудший момент наступил сразу же, как только я закончил «Скиллимана». Это был легкий припадок, и я понял, что такое истерика перед надвигающейся слепотой.

Я был уверен, что если ослепну, то покончу с собой. Что, кроме света, питает разум? Музыка, в лучшем случае, — всего лишь эстетический супчик. Я не Мильтон и не Джойс. Янгерманн как-то написал:

Гораздо глаз ценнее уха;Глаз видит, пользы что от уха,Помимо слуха.С большим желанием я бы добавил к этому:Если ослеп ты, то должен датьДело ушам:Многое взять

Человечьим под силу умам.

Я слишком слаб, чтобы думать и что-то делать. Кажется, я ощущаю давление каждой мысли на извилины моего больного мозга. Возможно, трепанация черепа дала бы ответ!

28

На прикроватном столике внушительная груда записок от Хааста. Простите, X.X., но я в них еще не заглядывал. Провожу время, изучая высокий стакан с водой, разглядывая фактуру ткани постельного белья, мечтая о солнечном свете.

Ах, сладострастие выздоровления!

29

Хааст высказывает массу недовольства по поводу «Скиллимана, или Демографического взрыва». Главное — это клевета. У X.X. поистине склад ума издателя. Эти мои фантазии, за уши притянутые к некоторым неоспоримым фактам (Скиллиман женился на немецкой школьнице по имени Мина; ее мать живет в Дахау; они имеют

пятерых детей), в глазах Хааста — только отягчающие мою вику обстоятельства.

(«Отягчающие?..» — повторил Хааст, словно сонное эхо.)

Вспомните, дорогой мой тюремщик, вы ведь сами напросились на этот рассказ, а моим единственным стремлением было усилить свой тезис о том, что Скиллиман — нехорошая личность. Действительно, хуже всех, кого я когда-либо знал. Он занят поисками Армагеддона. Такой безлюбовный, каков он есть, Скиллиман погрузится в самые нижние круги Дантова ада — под флегатон, ниже леса самоубийц, за кольцо колдунов, в самое сердце Антеноры.

30

Визит Хааста. Он в каком-то затруднении, которое мне не понять. Он часто обрывает разговор посередине банальной фразы и просто пялит на меня глаза, словно в наступившей тишине все окружающее становится прозрачным. Что с ним происходит? Чувство вины? Нет, такие понятия пока что не для X.X. Вероятнее всего — расстройство желудка.

(Я помню, что Эйхман говорил что-то вроде: «Всю свою жизнь я чувствовал страх, но не знаю перед чем».)

В шутку я спросил его, не пошел ли и он на добровольное инфицирование Паллидином. Хотя ответ он тоже попытался превратить в шутку, я не мог не видеть, что это предположение его задело. Чуть попозже он спросил:

— А что? Я выгляжу теперь умнее, чем прежде?

— Немножко, — согласился я. — А вам хочется стать умнее?

— Нет, — ответил он. — Определенно нет.

31

X.X. объяснил наконец, почему Эйми Баск больше не работает в лагере «Архимед». Причина, оказывается, не в том, что он ее уволил, а в том, что она сбежала!

— Не понимаю, — сокрушался он, — почему она пошла на это! Узнав, что отобрана для этой работы, она была в восторге. Ее жалованье удвоилось, расходы на жизнь покрывались помимо него!

Я попытался высказать предположение, что тюрьма вызывает у охранников такую же клаустрофобию, как и у заключенных, потому что и тех и других ограждают одни и те же решетки. Хааста это не убедило.

— Она могла выезжать в Денвер, когда бы ни пожелала. Но она никогда этого не желала. Она любила свою работу. Вот почему я не вижу в этом здравого смысла.

— Должно быть, она любила ее не так сильно, как вам кажется.

Хааст застонал:

— Безопасность! Вся работа была направлена на то, чтобы сделать это место воздухонепроницаемым, и теперь это! Бог знает, как она намерена поступить с имеющейся у нее информацией. Продаст Китаю! Понимаете ли вы, что эти ублюдки могут сотворить с такой штуковиной, как Паллидин? Вы ведь знаете, как они скрупулезны. Они не остановятся ни перед чем.

— Вы, конечно, пытаетесь ее разыскать?

— Мы испробовали все. ФБР и ЦРУ. У полиции всех штатов имеются ее приметы. Даже агентства частных детективов всех крупных городов занимаются поиском ее следов.

— Вы могли бы поместить фото Баск в газетах и показать по телевидению.

Хохот Хааста был на грани истерики.

— Никакой зацепки с самого момента исчезновения?

— Никакой! За три с половиной месяца ни единого звука. Я не знаю покоя, потерял сон. Представляете, в руках этой женщины сила, которая может погубить всю программу?

— Ну, если она воздерживается от применения этой силы в течение трех с половиной месяцев, достаточно велика вероятность, что Баск будет продолжать вести себя точно так же неопределенно долго. Эта мысль была когда-то огромным утешением для Дамокла.

— Кто это?

— Один грек.

Он оставил меня, метнув укоризненный взгляд за набросившихся на него греков. Какой прок от грехов в мире таких забот?

Как уязвимы люди, которые правят миром забот! Я помню щенячье лицо преклонных лет Эйзенхауэра, непрочность персоны Джонсона, такой с самого начала негодной, что и говорить не стоит.